Волк-одиночка

— В дорогу, — сказал я. — Труба зовет. Мне нельзя у тебя долго задерживаться: разомлею, а то, чего доброго, и вовсе засну. А разомлевший, равно как и спящий, воин — уже не воин, а шмат мяса, костей и ливера, с которым можно делать все, что угодно.

— Но ты же сказал, что не знаешь, куда тебе ехать, — она обиженно надула губки.

— Ничего подобного. Я сказал, что мне кровь из носу нужно попасть на похороны Четырехглазого.

— И ты сейчас туда едешь?

— Угу, — я кивнул. — Если хочешь, поехали со мной.

— Давно бы так! — она проворно вскочила, уже совершенно не стесняясь — не говорил ли я, что оба мы чувствовали себя, словно давным-давно вместе? — скинула порванный пеньюар и тоже принялась одеваться.

Полуприкрыв глаза, я наблюдал за ее движениями. Стройная, изящная, хрупкая. Каждый жест — выверен, каждое движение — совершенство. Ну, натурально — лебедь белая. И вместе с тем что-то хищное. Она и в постели вела себя так же — то лебедем, то пантерой. Правда, за сравнение не поручусь, поскольку с представителями животного мира спать не доводилось, но, во всяком случае, именно такое сравнение у меня и напрашивалось.

Много времени на сборы ей не потребовалось. Брючки, белая блузка, черный жакет. Несколько ловких движений над волосами — и готова прическа. Несколько мазков пудрой и губной помадой — и макияж наложен. Впрочем, с ее-то данными грех было долго торчать перед зеркалом, прихорашиваясь — подозреваю, что ей шло буквально все, включая униформу путейца-ветерана.

— Я готова, — отрапортовала она.

— И я готов, — подтвердил я.

Мы вышли в ту самую комнату, что была оснащена суперлюстрой, и довершили начатое — я влез в свою слегка потрепанную, но все еще крепкую и теплую куртку, она накинула на плечи темно-синий плащ, изнутри чем-то утепленный, и покинули дом.

Дверь она запирать не стала, а в ответ на мой удивленный взгляд пояснила:

— Чужие тут все равно не ходят.

— Свои-то ходят, — возразил я.

— Ну и пусть ходят. Может, им надо чего.

Железная логика. Конечно, надо. Кабы ничего не надо, так они и не ходили бы — дома сидели.

— А если Камена объявится?

— Сядет и будет ждать. Мы же все равно потом ко мне поедем, вот и встретишься с ним. Ты же этого хотел.

— Ну, да, — кивнул я. Эка она ловко — после похорон все равно к ней поедем. Хотя, наверное, так и сделаем. Появляться дома рискованно, а о том, что у меня сами собой завелись шашни с его бывшей подругой, Камена пока не знал. Да и никто другой, исключая нас двоих, не знал. Так что в этом доме мне находиться было не опаснее, чем в любом другом месте.

— Шикарная машина, — заметила Розочка, остановившись за калиткой.

— Трофейная, — сказал я, ковыряясь в замке. — В честном бою добыл.

— А своя машина у тебя есть? — поинтересовалась она, дождавшись, когда я распахну дверь и удобно устраиваясь на пассажирском сиденье.

— Ой, Розочка, ну зачем ты спрашиваешь такие вещи у таксиста? Неужели ты думаешь, что у меня после смены остаются силы и желание смотреть на этот металлолом?

— А почему бы и нет? — удивилась она. — Машина — это же не роскошь, а средство передвижения. Это же удобно. Я ведь, когда прихожу с работы, тоже усаживаюсь за компьютер, и ничего.

— Разные вещи, — заметил я и, чтобы было понятнее, пояснил: — Если я усядусь за баранку собственного автомобиля, я ведь все равно буду рыскать глазами по сторонам, искать потенциального клиента. Потому что это уже рефлекс — раз перед мордой баранка, значит, ты на трассе и должен зашибать деньгу. Согласись — с тобой, когда ты сидишь за компьютером, такого не происходит.

— Соглашусь, — кивнула она.

— Вот именно. А теперь, уважаемые пассажиры, пристегните ремни, наш самолет взлетает. Температура за бортом — ни к черту, поэтому просьба ко всем салона не покидать. Полет проходит на высоте ноль километров. Счастливого пути.

Она рассмеялась.

— Ты всегда такой?

— Какой? — спросил я.

— Забавный.

— Я не забавный, — возразил я. — Я хочу, чтобы мне жизнь почаще улыбалась. Вот и стараюсь, развлекаю ее. А то что-то не добавляется оптимизма, когда она начинает делать пакости.

— Ну и как, улыбается?

— Иногда, — я кивнул. — Или это я улыбаюсь. Очень трудно разобраться.

Погода за бортом «Шевроле» была довольно-таки летная, напрасно я сбрехнул, что температура за бортом — ни к черту. Она была плюсовая, градусов около десяти. Для конца бабьего лета очень неплохо.

До дома, где до недавнего времени проживал Четыре Глаза, мы добрались за двадцать минут — он, собственно, находился не так уж далеко от Взгорка. Подогнав машину к подъезду, я сообщил Розочке:

— Все, приехали. Вынос тела, думаю, состоится отсюда.

Розочка вылезла и, дожидаясь, пока я закончу возню со всякого рода замками, запорами и прочей белибердой, встала перед машиной, чтобы налюбоваться ею в фас. И заметила выбитую фару.

— Я же говорю — трофейная, — сказал я в ответ на ее замечание. — В бою и пострадала. Гуманоид по фарам стрелял, хотел в темноте войну продолжать.