Волк с Уолл-стрит 2. Охота на Волка

Я, как зомби, побрел к лимузину, решив про себя, что если Мансур скажет хоть слово, то я ему врежу. Что же касается моей жены, то надо будет просто ублажить ее. А если не получится, то придется начать борьбу. У нас были невероятно бурные, неустойчивые отношения, но все удары и склоки только делали нас ближе.

– Как дела, босс? – спросил Мансур. – Оджень, оджень хорошо, что вы вернулись. Ну как там было в…

Я поднял руку:

– Мансур, заткнись, блин. Не только сейчас. Навсегда! – и плюхнулся на заднее сиденье лимузина напротив Надин. Она сидела, скрестив свои длинные голые ноги, и смотрела в окно на мерзкую бруклинскую помойку.

Я улыбнулся и сказал:

– Наслаждаешься воспоминаниями об этом местечке, Герцогиня?

Никакого ответа. Она просто смотрела в окно, как восхитительная ледяная статуя.

Господи, абсурд какой-то! Неужели Герцогиня Бэй-Риджская отвернется от меня в тяжелый час? Герцогиня Бэй-Риджская – это было прозвище моей жены, и она, в зависимости от ее настроения, то улыбалась, когда я ее так называл, то посылала меня ко всем чертям. Это прозвище появилось из-за ее светлых волос, британского гражданства, невероятной красоты и бруклинского детства. Ее британское гражданство, о котором она очень любила всем напоминать, создавало вокруг нее некий королевский и утонченно-мистический ореол, а детство, проведенное в Бруклине, в сумрачной глубине Бэй-Риджа, привело к тому, что такие слова, как дерьмо, задница, козел или пошел ты на…, срываясь с ее языка, звучали как утонченная поэзия. Что же до ее невероятной красоты, то из-за нее Герцогине прощались все эти слова. Мы с Герцогиней были примерно одного роста, но у нее был темперамент, как у Везувия, а сила – как у медведя гризли. Когда я был моложе и вел себя хуже, то она по любому поводу затевала со мной драки, а при необходимости могла и плеснуть в меня кипятком. И, как ни странно, мне это даже очень нравилось.

Я набрал полную грудь воздуха и сказал как можно жалобнее:

– Ну ладно тебе, Герцогиня. Я сейчас очень взволнован, мне нужно немного сочувствия. Ну пожалуйста.

И тут она посмотрела на меня. Ее голубые глаза сверкали над выступающими скулами.

– Не смей, блин, меня так называть, – рявкнула она, а затем снова отвернулась к окну, приняв позу ледяной статуи.

– Господи, – пробормотал я, – что с тобой стряслось?

Она ответила, не отводя взгляда от окна:

– Я не могу больше оставаться с тобой. Я тебя больше не люблю!

Потом она решила вонзить нож еще глубже и добавила:

– Я уже давно тебя не люблю!

Что за омерзительные слова! Ну и наглость! Однако почему-то из-за этих слов я еще больше захотел ее.

– Это же смешно, Надин. Все будет хорошо.

У меня так пересохло в горле, что я с трудом произносил слова.

– У нас денег более чем достаточно, так что можешь расслабиться. Пожалуйста, не начинай сейчас.

Она продолжала смотреть в окно:

– Слишком поздно.

Наш лимузин двигался к автостраде Бруклин – Квинс, и меня охватила смесь страха, любви, отчаяния и ощущения того, что меня предали. Такого сильного чувства потери я еще никогда не испытывал. Я ощущал полное опустошение, невероятную пустоту внутри. Я не мог просто так сидеть напротив нее – это была настоящая пытка! Я хотел поцеловать ее, или обнять, или заняться с ней любовью, или задушить ее. Наступило время стратегии номер два: нокдаун, затяжной скандал.

Я спросил с изрядной дозой яда в голосе:

– Ну что же, Надин, давай, блин, все уточним: ты хочешь развода именно сейчас? Сейчас, когда я под этим, блин, следствием? Сейчас, когда я под домашним арестом?

Я закатал левую штанину, обнажив электронный браслет на щиколотке. Он был похож на пейджер.

– Что ты, блин, за человек! Скажи мне! Ты что, хочешь поставить мировой рекорд по безразличию?

Она посмотрела на меня пустыми глазами.

– Я хорошая женщина, Джордан, все это знают. Но ты ужасно обращался со мной все эти годы. Для меня наш брак закончился давно – в тот момент, когда ты столкнул меня с лестницы. Это не имеет никакого отношения к тому, что ты сядешь в тюрьму.

Что за фигня? Да, я однажды поднял на нее руку – это была ужасная сцена на лестнице восемнадцать месяцев назад, жуткий момент буквально за день до того, как я завязал, – и если бы она ушла тогда, все было бы понятно. Но она не ушла, она тогда осталась, а я ведь завязал! И только теперь, когда в воздухе запахло разорением, она решила уйти. Невероятно!

Теперь мы были уже на автостраде Бруклин – Квинс и приближались к границе округов. Слева был виден сверкавший огнями Манхэттен, где семь миллионов человек танцевали и пели, наслаждаясь выходным и не имея понятия о моей беде. Одна эта мысль наводила на меня депрессию. А прямо передо мной была видна подмышка Вильямсбурга, плоская полоска земли, утыканная обветшавшими складами и ветхими домами, битком набитыми людьми, говорившими по-польски. Я понятия не имею, почему там поселились все эти поляки.

Идея! Я должен заговорить о детях. Это, в конце концов, то, что нас связывает.

– С детьми все в порядке? – нежно спросил я.