Волк с Уолл-стрит 2. Охота на Волка

К октябрю 1987 года эйфория достигла своего апогея, и индекс Доу-Джонса превысил отметку в 2400. Эра яппи была в полном разгаре, и конца этому не было видно. В то время как Майкл Фолкс и ему подобные купались в деньгах, другие люди, такие как Билл Гейтс и Стив Джобс, изменяли мир. Взошла заря информационной эры, наступление которой было подобно взрыву атомной бомбы. Быстродействующие компьютеры появлялись на каждом рабочем столе. Мощные, умные, они сжали весь мир до размеров глобальной деревни.

Для Уолл-стрит открылись колоссальные возможности. Быстродействующие компьютеры позволяли значительно увеличивать объемы торговли, а также предлагать новые финансовые продукты и торговые стратегии. Так называемые производные финансовые инструменты давали возможность крупным компаниям страховать свои инвестиционные портфели с невиданной ранее надежностью, и новые торговые стратегии, самая интересная из которых называлась портфельным страхованием, начали подливать масла в неистовый огонь покупок.

В этом финансовом фарсе, в котором было нечто кафкианское, портфельное страхование гнало вверх индекс Доу-Джонса и заставляло компьютеры непрерывным потоком извергать огромное количество ордеров на покупку производных финансовых инструментов, а это, в свою очередь, снова толкало вверх индекс… и так до бесконечности. Теоретически этот процесс мог продолжаться вечно.

Но на практике такого быть не могло. Те два недоумка, которые придумали портфельное страхование, заложили в соответствующее программное обеспечение механизм абсолютной надежности – своего рода предохранительное устройство. Иными словами, достигнув определенного уровня подъема цен, компьютеры сказали: «Секундочку! Прогнило что-то в датском королевстве!Пора продавать все ценные бумаги со всей скоростью, на какую только способны наши электронные мозги!»

Вот тут-то и начались проблемы. Словно фильм «Терминатор» стал реальностью, компьютеры подняли мятеж против своих хозяев и принялись со скоростью света выплевывать вороха ордеров на продажу бумаг. Рынок сразу довольно сильно просел, что само по себе было уже плохо. Но, увы, компьютеры упрямо продолжали продажи, и к середине дня они достигли такого громадного объема, что компьютеры Нью-йоркской фондовой биржи не могли с этим справиться. И это стало трагедией, поскольку в этот момент фондовый рынок заскрежетал и остановился.

Тем временем биржевые маклеры перестали отвечать на телефонные звонки, рассуждая примерно так: какого черта я буду выслушивать вопли взбешенных клиентов «Продавай! Черт побери, продавай!», если покупателей все равно нет? И вместо того чтобы держать клиентов за ручку и всячески их успокаивать, они развалились в креслах, взгромоздили на столы ноги в ботинках из крокодиловой кожи и просто слушали, как телефоны разрываются от нескончаемых звонков. К четырем часам дня индекс Доу-Джонса стремительно упал на двадцать два процента, испарились полтриллиона долларов (и вместе с ними вера инвесторов) – так закончилась эра яппи.

Теперь, спустя более десяти лет, подробно рассказывая о тех событиях моим мучителям, я чувствовал непонятную отрешенность, словно молодой парень, который пережил все те события, какой-то несчастный придурок по имени Джордан Белфорт, был мне совершенно незнаком и я рассказывал о его жизни от первого лица только потому, что так мне почему-то проще. Еще более странным казалось то, что я всячески избегаю рассказывать о том, как эти события повлияли лично на меня и на мою первую супругу Дениз, с которой мы поженились буквально за три месяца до биржевого краха. Мы оба были беднее бедного и все же верили, что успех ждет нас за углом. У нас была вера, у нас была надежда… пока не случился биржевой крах.

Вот тогда-то я и поставил на этом крест. Джордан Белфорт ушел навсегда из брокерского зала компании «Эл-Эф Ротшильд» с отчаянием в сердце и с поджатым хвостом. Раздавленный двадцатипятилетний парень с личным банкротством за плечами и брокерской лицензией, которая неожиданно стала совершенно бесполезной.

Как ни парадоксально, там, в комнате для опроса агентов, мне с каждым часом становилось все спокойнее на душе. Погружение в прошлое позволяло мне заглушить боль настоящего, особенно чувство утраты, когда я думал о Герцогине. Несмотря на то, что я прекрасно понимал, что доношу на своих друзей, информация, которую я выдавал, пока что имела исключительно исторический характер; я широкими мазками живописал события лишь теоретически противозаконные. Все девяносто семь негодяев, воров и подлецов из моего списка пока что оставались практически неупомянутыми.

Но Ублюдок быстро развеял мои иллюзии. Было почти пять часов, когда он сказал:

– Давайте-ка отложим на потом эти уроки истории. С вашей помощью нам хотелось бы сыграть на опережение…