Когда ротмистр, облегченно вздохнув, снова обратил свой взгляд на зеленое поле, то увидел, что тем временем исчезли и его последние фишки. Он сердито покосился на крупье, и ему почудилось, что тот прячет под взъерошенными усами улыбку. Фон Праквиц открыл запиравшееся двойным запором внутреннее отделение бумажника и извлек оттуда 70 долларов, все свое достояние в валюте. Помощник крупье с невероятной быстротой стал нагромождать перед ним груду за грудой фишки. Ротмистр, не считая, торопливо сунул их в карман. Когда он заметил, что многие взглянули на него испытующе, у него мелькнула смутная мысль: «Что я делаю?»
Но только слова прозвучали в нем, не их смысл. Обилие фишек вернуло ему уверенность в себе, привело в отличное настроение. Он ласково подумал: «Какой он нелепый, этот вечно озабоченный Штудман!» — почти улыбаясь, уселся поудобнее и снова начал ставить.
Однако его хорошее настроение держалось недолго. Все с большим раздражением видел он, как ставка за ставкой исчезает под лопаткой крупье. Фишки уже только изредка сыпались на покрытые его ставками клетки. Все чаще приходилось ему лазить в карман, который уже не был так туго набит. Но его раздражало еще не сознание проигрыша, а непостижимо быстрое течение игры… Ротмистр чувствовал, что близится минута, когда придется встать и прекратить удовольствие, которое он едва успел вкусить. Чем больше ставок, тем больше, казалось ему, должны расти и шансы на выигрыш. Поэтому он все судорожнее разбрасывал свои фишки по всему игорному полю.
— Разве так играют!.. — неодобрительно пробурчал возле него чей-то строгий голос.
— Что? — привскочил ротмистр и возмущенно посмотрел на Пагеля, усевшегося рядом с ним.
Однако сейчас в Пагеле не чувствовалось ни колебаний, ни смущения.
— Нет, так не играют! — повторил он. — Вы же играете против самого себя.
— Что я делаю? — спросил ротмистр, уже готовый окончательно взбеситься и, как перед тем Штудмана, поставить на место и этого молокососа. Но, к его удивлению, столь легко вспыхнувший гнев не разгорался, вместо этого его охватила растерянность, словно он вел себя как неразумный ребенок.
— Если вы ставите одновременно на красное и черное, так вы же не можете выиграть, — укоризненно заметил Пагель. — Выигрывает либо черное, либо красное, оба вместе — никогда.
— А разве я… — растерянно спросил ротмистр и окинул взглядом стол. Но тут лопатка крупье протянулась через стол, и фишки застучали…
— Да берите же! — строго прошептал Пагель. — Вам повезло. Вот это все ваше — и это… и это… Простите, пожалуйста, сударыня, это наша ставка!
Очень взволнованный женский голос что-то проговорил, но Пагель не слушал. Он продолжал командовать, и ротмистр, как дитя, послушно следовал его указаниям.
— Так, а теперь ничего не ставьте, — сначала посмотрим, как пойдет игра. Сколько у вас осталось фишек?.. Этого не хватит для крупной ставки. Подождите, я куплю еще…
— Вы же хотели уйти, Пагель! — раздался наставительный голос несносного гувернера Штудмана.
— Одну минутку, господин Штудман, — возразил Пагель, любезно улыбаясь. — Я только хочу показать господину ротмистру, как надо играть, — вот, пожалуйста, пятьдесят по пятьсот и двадцать по миллиону…
Штудман жестом выразил отчаяние.
— Право же, только минутку, — ласково повторил Пагель. — Поверьте, мне игра не доставляет удовольствия, я не игрок. Только ради ротмистра…
Но фон Штудман уже не слышал его. Он сердито повернулся и отошел.
— Смотрите, господин ротмистр. Сейчас выйдет красное.
Они напряженно ждали.
И вот вышло — красное.
— Если бы мы на него поставили! — жалобно заметил ротмистр.
— Немного терпения! — утешал его Пагель. — Надо сначала посмотреть, в какую сторону бежит заяц. Пока еще ничего определенного сказать нельзя, но очень много вероятия за то, что выиграет черное.
Однако выиграло красное.
— Вот видите! — сказал Пагель торжествующе. — Как хорошо, что мы не поставили! Теперь мы скоро начнем. И вы увидите… В каких-нибудь четверть часа…
Крупье неприметно улыбался. А фон Штудман, сидя в углу, проклинал ту минуту, когда он у Люттера и Вегнера заговорил с Пагелем.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
ЗАПЛУТАЛИСЬ В НОЧИ
Среди кустов, растущих перед домом управляющего, стоит на страже Виолета фон Праквиц; а внутри, в конторе, другая девушка — Аманда Бакс наконец выходит из своего укрытия. Она поняла далеко не все, о чем препирались лейтенант и барышня. Но обо многом можно было догадаться, а относительно лейтенанта, который разъезжает по стране и людей подбивает на какой-то путч, она слыхала и раньше: к тому же в те годы по всей немецкой земле повторяли изречение, полное мрачной угрозы: «Предатель подлежит суду фемы».