Волк в бабушкиной одежке

Он ностальгически глядит на свои красивые плечи орангутанга, покрытые шерстью и шрамами. Да, он не плотоядный, наш Берю. В разворошенной койке, с огромным брюхом, по которому вьются зигзаги следов многочисленных хирургических чревосечений, с обильной щетиной, усталым взглядом и ртом в форме вентиля сливного бачка, можно сказать, чудовищный король лентяев или околевающая корова, на выбор.

— Ты хотел меня видеть, о преданный друг?

— А, да, подай-ка мне эту мятую штуку, из-за которой я чуть себе морду не разбил.

— Это называется «Аврора», — говорю я, перепасовывая газету.

Он останавливается на первой странице, где расположено фото дамы Ренар.

— Я хотел тебе сказать, что я знаю эту дамочку с претензиями, — изрекает он. — Я прочел статью и сказал себе, что это может полить воду на твою мальницу…

— Давай, я весь внимание.

— Эту мамашу я встретил в прошлом году. Она была кассиршей в гостинице около Восточного вокзала.

— Верно. И при каких же обстоятельствах ты ее узнал? Ты что, прищучил какую-нибудь монашку в ее борделе?

Берю изображает выражение ужаса.

— Не ори так громко! — умоляет он. — Если Берта, у которой такой слух, тебя услышит, это будет целая драма: она же ревнучая, как тигрица! Нет, я узнал эту добрую женщину не в частном порядке, а во время расследования. Ты помнишь дело Симмона?

— Матрасника?

— Ну, ты балда, клянусь! Нет, ты не можешь помнить, как потому ты был за границей, когда это произошло. Ты что, не слышал о Рудольфе Симмоне?

— Секретном агенте?

— Да. Он умер в прошлом году. Отравился в гостинице, где работала мамаша Ренар.

Я навостряю уши. Вот это начинает меня интересовать.

— Надо же!

— Ага, задергал носом? — ликует Здоровяк, потрепывая шерсть на груди. — Вот история в двух словах. Рудольф Симмон появляется в гостинице «Дунай и кальвадос». Заказывает комнату с видом на вокзал, с ванной и прочее. Устраивается. Утро. Выходит позавтракать. Возвращается в три пополудни с видом весельчака. Подымается к себе в конуру. Ты следишь?

— Шаг за шагом, — уверяю я, — дальше, мальчик!

— Где-то в 17 часов, ему телефонный звонок. Поскольку в комнате треплофона нет, горничная-субретка карабкается, чтоб его позвать. Но он не отвечает, и его ворота задвинуты изнутри… На задвижку! Фиксируешь?

— На мраморных скрижалях! Следуй далее!

— Субретка взывает! Ни фига! — как говорят в народе. — Она беспокоится и зовет настоятельницу… Та прибывает на место. Ответа нет как нет. Тогда она вызывает полицию. Ворота взламывают и находят месье Симмона не живее макрели в белом вине вместо воды. Этот олух проглотил отбеливательную кислоту…

— Это что, коктейль?

— Постой, промашечка вышла: я хочу сказать синильную кислоту, разгрыз ампулу. Осколки стекла нашли во рту…

— Ну и?

— Когда комиссар транспортной полиции усек, что речь идет о международном агенте, он свалил дело на нас. И я был задействован разобраться вплотную. Так я узнал мамашу Ренар.

— А по Симмону расследование что-нибудь дало?

— Черта с два! Приятель действительно покончил с собой. Окно закрыто, задвижка задвинута, сечешь рельеф? Я перетряхнул шмотки и даже отдал их ребятам в лабо: ничего. Впрочем, у него и был-то всего один чемоданишко с вещичками.

— Ты должен знать Фуасса, хозяина гостиницы.

— Да так, видел издалека. Он отсутствовал, когда это случилось.

— Это он вчера явился с Пинюшем.

— А я и не узнал его. Да я и смотрел-то только на нашего хрыча.

— И дело Симмона так и замерло? — спрашиваю я после некоторого раздумья.

— Ага, А что там могло быть после установления факта самоубийства? У этого типа наверняка были заботы. При его ремесле обычное дело.

— Он был постоянным клиентом гостиницы?

— Нет. Остановился там впервые.

— А телефонный звонок? Не навел на что-нибудь?

— Анонимный. Чей-то голос просит месье Симмона. Управительница говорит: «Подождите, сейчас его позовут». Логично? Апосля начинается дерганье из-за клиента. Мамаша Ренар говорит абоненту: «Его никак не найдут, позвоните попозже».

— И что, потом позвонили?

Масис[7] краснеет.

— Я не знаю.

— Ты должен был знать, дистрофик! Не понимаю, как это присваивают Старшего Инспектора таким бездарным легавым.

Ребенок подземелья артачится.

— Я повторяю, речь шла о банальном самоубийстве, Сан-А. Не стану же я выдергивать ноги из задницы нашему Пинтрюшу, чтобы пытаться узнать девичью фамилию его прабабушки!

— Самоубийство может быть и банально, но не личность самоубийцы! — уточняю я. — Задача настоящей ищейки — это именно попытаться раскрыть тайны, которые прячутся под различными фактами.

Толстяк, заметно униженный, выбирается из ситуации воистину нестандартно:

— А мою ж… видел? — спрашивает он твердым голосом.

И поскольку он дал мне возможность полюбоваться вышеупомянутой частью своего тела, я формулирую приговор без обжалования:

— Она заставила бы, Берю, покраснеть даже обезьяну.