Волк в ее голове. Книга II

— Я уже отвечал тебе на похожий вопрос, Артур. — Он поворачивается и слегка кивает мне за спину. — Доброго дня, Диана.

Диана молчит. Кровавый осьминог футболки горит в закатном свете, тонкие пальцы стиснули телефон. Чёрные глаза расширились до невозможности, до той степени, когда они уже кажутся не частью живого лица, а дырами в пространстве.

— В-ведь её сумка? — повторяю я, хотя знаю ответ.

Отец Николай отворачивается, примеривается и погружает треугольный нож в церковный пирожок.

— Вы — написали ей насчёт «Труб»?

Он беззвучно шепчет, вытаскивает лезвие и опускает вновь, надрезая вторую плоскость пирамидки.

— Да скажите хоть чё-то!

Отец Николай поводит ножом в воздухе, будто не может завершить движение. С тихим стуком кладёт и нож, и пирожок на ткань.

Смотрит мне в глаза зеркалами своих очков. Смотрит прямо, как в душу.

— Даже если так, Артур, я не знаю, где она.

— Не знаете? — Меня разбирает нервный смех. — Вы тут, блин, литургию с её сумкой устроили! «Не знаете»?!

Отец Николай неуклюже поднимается и задевает чашу тяжёлым крестом. Блюдо звенит, эхом отдаваясь в черепе и нервах; крест перекручивает цепочку и сверкает в закатном солнце.

— Вы могли… полиция?..

— Иногда официальная власть, Артур, несёт больше вреда, чем пользы. Слишком большой… слишком много всего вокруг, в мире, не в рамках… ни человеческих, ни… — Отец Николай ладонью касается груди рядом с сердцем. — И тогда люди возводят стены вокруг себя… внутри себя. Стены от людей, от законов…

— Это её сумка!

Отец Николай нахмуривается и долго собирается с мыслями. Когда он заговаривает вновь, голос его звучит тихо и ровно, даже ласково:

— Главное — не брать на себя роль Господа, Артур. Иногда лучшее, что мы можем — молиться. Подарить человеку частичку своего света… помочь разрушить стены внутри его души. Вероника Игоревна старалась разрушить свои стены. Я, как мог, старался ей помочь… один Господь знает, куда эта борьба…

— Правда? Правда-правда?! — Диана улыбается, но голос её звучит тяжело, будто глыбы льда скрежещут друг об друга. — А, по-моему, ты насрал моей маме в бошку и нам сейчас срёшь.

Я зажмуриваюсь. Отец Николай тяжело выдыхает.

— Ладно! — говорю я, не открывая глаз. — Давайте все убавим обороты. Мы как-то…

— Мои деньги, — вкрадчиво напоминает Диана. — Сколько мама тебе принесла?

— Алло! Гараж!

— Диана, мне очень жаль… — Отец Николай старается говорить мягко, но его голос подрагивает от плохо скрываемого напряжения. — Наша община причинила невольный вред тебе… твоей…

Лицо Дианы искажает саркастичный оскал, и слова повисают в воздухе. Я подхожу к ней, тяну прочь, — привести в себя, успокоить — но она резко вырывается, невольно цепляя и сдёргивая пластырь с моего пальца.

— Ну так верни, — тихо говорит Диана. — Или так и будешь предлагать объедки со стола?

Отец Николай опускает взгляд.

— Диана. Ты можешь пойти со мной. Двери наши откры…

— Конечно! Чтобы ты отгрохал ещё одну вертолётную площадку, а мне в мозги насрал?

У меня возникает желание закрыть ей рот… завязать, заткнуть кляпом, но мой палец пульсирует от боли, и я только глупо дёргаю рукой.

— Чел, пойдём отсюда! — Диана резко поворачивается. — Ничего этот мудень не скажет.

Она хватает с пола сумку — не замечая выпавших вещей или пренебрегая ими — и быстро идёт прочь. Отец Николай горбится, тяжело опирается на стену, и я чувствую невольную вину за гадкую сцену.

— Сорян, мы…

— Гнев переполняет тебя, Диана, — перебивает отец Николай. — Гне…

— Гнев?! — Диана резко останавливается и поворачивается. Голос её вибрирует. — Да чего ты знаешь о гневе, скотоёбище?

Мне хочется зарыться в землю от стыда — так грубо, так мерзко звучат эта ругань, так не стыкуется с тихим спокойствием отца Николая.

Я хватаю Диану за плечо, и она вздрагивает, словно её ударило током. На куртке-бомбере остаётся кровавый след от моего пальца.

— Прошу: успокойся. Всё. Хватит. Отойдём. Хватит. — Я дую на ранку и поворачиваюсь к отцу Николаю. — Сорян, мы отойдём! Мы успокоимся и как-то более спокойно…

— Чел, какого хера ты извиняешься? Пусть он извиняется! Пусть он у меня в коленях ползает!

Отец Николай поднимает голову. Сейчас окно алеет позади него, и очки темны, черны, словно провалы глазниц на черепе мертвеца.

— Терпение Бога бесконечно, Диана, но тебе надо очиститься от…

— И чего это, нахер, значит? — Диана вырывается из моих рук, приближается к вплотную к отцу Николаю и наклоняет голову, едва не упираясь лбом в его лоб. Отец Николай неловко пятится. — А?

— Диана! — Я иду к ним и, забыв о пальце, о крови, тащу Диану прочь.

— Чего это значит? — тихо повторяет она, вновь вырывается и шагает к отцу Николаю. Тело её дрожит от напряжения. — Типа, позовёшь свою мудозвонскую братву? Будете поливать святой водой и срать мне в мозги? Кап. Кап. Кап. Кап. Так вы срёте в мозги?

Отец Николай неуклюже, то и дело промахиваясь мимо переносицы, поправляет мизинцем очки.

— Ты в сети заблуждений, ты…

Диана не унимается и повторяет все громче, громче:

— Кап! Кап! Кап! Кап!.. Кап! КАП! КАП!