Волк в овечьем стаде

Арест прошел без помех, но без участия полиции. На этот раз ее функции выполнял я, впервые в жизни, что мне совсем не понравилось. Я прощупал почву, чтобы этот нелепый спектакль не испортил моих отношений с департаментом полиции. После того как обговорили план действий, я связался с шефом полиции Германом Глоуэром, который, по слухам, «вычистил» департамент за шесть лет пребывания на своем посту. Я считал, что он подогнал департамент под свою бесцветную личность. Глоуэр деловито проинструктировал меня, как проводится задержание.

— В этом нет ничего особенного, — сказал он. — Просто помните, что надо крепко схватить его за руки. Это их успокаивает. Вы бы удивились, узнав, что многие в последний момент, решают улизнуть, даже если добровольно сдаются полиции.

На этом мои консультации с полицией по поводу предстоящего ареста завершились. Похоже, после того как я сообщил им об этом, они отказались от расследования.

Спектакль должен был разыграться в хорошо освещенном коридоре на пятом этаже. Мне предстояло провести задержание прямо в холле. Это было публичное зрелище. На выборах можно будет использовать этот трюк, а подозреваемый хотел, чтобы все видели, как спокойно он отдает себя в руки властей.

Коридор охранялся нашими следователями, двумя полицейскими в форме и тремя заместителями шерифа. Да и сам шериф заявился, чтобы отправить преступника в тюрьму, а также проявили любопытство помощники из окружной прокуратуры. Если сюда прибавить средства массовой информации, которые в спешке располагались и устанавливали камеры, то коридор был забит до отказа. Я сидел в кабинете, торжественно ожидая назначенного времени. Жаль, что не было Элиота и нельзя было пошутить. Он отказался от моего приглашения участвовать в аресте, скромно пояснив, что не имеет к этому никакого отношения.

Загудело переговорное устройство.

— Пора, — бросила Пэтти, и я вышел к ней, чтобы спросить, все ли в сборе.

Я двинулся по закрученному лабиринту к наружной двери, по пути обрастая свитой, сотрудниками отделов по уголовным и сексуальным преступлениям. Они стояли позади меня, готовые выполнить все формальности по завершении этого спектакля.

Не успел я появиться в коридоре, как засверкали вспышки фотоаппаратов, ослепив меня. Я с трудом различал знакомые мне лица репортеров, обвинителей, моего друга — шерифа. На мгновение вспышка высветила ухмыляющиеся физиономии моих заместителей. Я бы тоже так реагировал на эту глупую трату времени.

Мне было не до смеха. В свое время, будучи помощником прокурора, два-три раза в год я участвовал в подобных мероприятиях. Элиот Куинн, человек с острым, сокрушительным чувством юмора, воспринимал, скажем, пресс-конференции настолько серьезно, что его помощники научились также не смеяться над этим. Однажды он признался мне: «Это не менее важно, чем загнать обвиняемого в угол на глазах у присяжных. Ты обязан не просто безукоризненно выполнять свои служебные функции, но и убедить всех в том, что ты классно работаешь. Иначе какой-нибудь умник через четыре года выпихнет тебя из кресла».

Тогда я поверил ему, и это воспоминание помогло мне сохранить строгое выражение лица, когда я появился на публике.

— Где они? — чуть слышно спросил я, обращаясь в слепящую пустоту, и кто-то ответил:

— Слышите, едет лифт.

Через несколько секунд мои глаза достаточно привыкли к обстановке, чтобы я мог различить светловолосого мужчину в костюме без галстука, который пробирался ко мне сквозь толпу. Остин Пейли следовал за ним, из чего я сделал вывод, что он и есть тот подозреваемый, которого надо арестовать. Он выглядел напуганным, как будто толпа жаждала его смерти.

Репортеры набросились на него с вопросами. Я мог передохнуть, вспышки осветили похитителя детей и его адвоката. Остин Пейли остановился, коснулся руки своего клиента, разрешив ему ответить на пару вопросов. Мужчина опустил голову и пробормотал что-то нечленораздельное. У меня было время, чтобы его рассмотреть. Я впервые видел Криса Девиса, который выбрал меня, чтобы я его арестовал. Судя по бумагам, ему было около сорока, но выглядел он гораздо моложе. Я начал понимать, почему его тянуло к детям. Он сам казался подростком. Расстегнутый воротник создавал впечатление, что одежда на нем висит. Он не поднимал глаз.

Похоже, это было самое страшное событие в его жизни. Я задался вопросом, почему он на это пошел. Должно быть, решил, что полиция в конце концов выйдет на него. Но что ему стоило просто исчезнуть, переехать в другой город и не подвергать себя аресту, тюрьме и боли? Возможно, его охватило чувство вины или сыграло свою роль религиозное воспитание, может быть, что-то изменилось в его жизни, и он проникся отвращением к самому себе.

Похоже, силы оставили его. Он выглядел испуганным. Он прислушивался к звуку закрывающихся дверей лифта, затравленно поглядывал на лестницу.

«Крепко схвати его за руку», — вспомнил я наставления Глоуэра.

Остин Пейли перехватил инициативу и принялся отвечать на вопросы газетчиков.