Волк за волком

Ей нужно было сбросить его с хвоста, но не здесь. Запершись в ванной, она долго смотрела на волка Влада, все еще свежего, окруженного покрасневшей кожей. Затем она достала бумажку, данную ей Генрикой, и начала расшифровывать и запоминать адрес штаб-квартиры сопротивления в Риме. Завтра она вырвется вперед. Перескочит с девятого места на первое. Будет гнать, гнать, гнать, пока не достигнет Рима. Потом пойдет к сопротивлению, достанет у них файлы о Луке и Феликсе и вернется обратно, прежде чем брат Адель успеет что-то заподозрить.

Таков был план. Ей предстоял трудный день.

Когда Яэль подняла подушку, лежащую на койке в общей спальне, она нашла под ней одинокую звезду, сложенную из пропагандистских плакатов. Она была сложена очень аккуратно. Это заставило ее улыбнуться. Яэль могла бы скомкать ее и выбросить подальше, но вместо этого она положила звезду в карман, а под подушку поместила перочинный ножик, так долго хранившийся у нее в ботинке. Большинство гонщиков давно уснули. Их храп был похож на рев мотора Зюндаппа.

Яэль спала, не снимая куртки. Самая маленькая кукла, чертежная кнопка, бумажная звезда и оружие покоились вокруг нее. Волки прятались под рукавом. Она проследила за ними по памяти, назвала их в уме.

Бабушка, Мама, Мириам, Аарон-Клаус, Влад.

Доброй ночи. Доброй ночи. Доброй ночи.

ТОГДА

ВТОРОЙ ВОЛК: МАМА

ЗИМА 1945

Время между визитами к доктору Гайеру сокращалось с каждым днем. Ей больше не позволяли отдохнуть. Каждое утро врач вводил Яэль инъекции. Вливал в нее порции яда, которые тело девочки было неспособно выдержать.

Она была розового цвета, как новорожденный. Гладкие и блестящие руки рассматривались под яркой лампой доктора Гайера. Его глаза тоже блестели. Невидимые крючки растягивали улыбку все шире. Он даже шутил с медсестрой, которая никогда не смеялась.

— Работает!

Прогресс. Прогресс. Прогресс.

Сам ввод иглы не был таким болезненным, как то, что следовало за ним: угольно-черное пламя распространялось, начинаясь с руки и проникая в каждую ее клетку. Пощады не было, боль не утихала даже по вечерам, в холодной казарме номер 7. Ее кожа горела, распадалась и разлагалась, а потом снова становилась единым целым.

Боль она еще могла вытерпеть. А вот взгляды… взгляды проникали прямо в душу. Они заставляли зубы доктора Гайера расплываться в то, что он называл улыбкой. Женщины шептались за ее спиной, обсуждая странный отблеск глаз девочки, фантомно-бледный цвет кожи и волос. Девочка исчезала прямо у них на глазах, а вместо нее появлялось что-то новое.

«Монстр, монстр, монстр». Они думали, Яэль не слышит. Но она слышала. Мать Яэль быстро затыкала им рты, шипя:

— Это моя дочь, а не какой-то мутант!

Она говорила это всем в казарме номер 7, и пусть только попробуют что-то сказать о ее дочери.

Но даже мать Яэль смотрела на нее с опаской, которой раньше не было. Ее губы сжимались в тонкую полоску каждый раз, когда она возвращалась в казарму и видела дочь, свернувшуюся калачиком на койке и ноющую от боли. Брови мокрые от пота.

— До сих пор температура, — покачивала она головой, приложив руку ко лбу дочери. Затем поворачивалась к подруге по казарме: — Мириам, принеси немного снега.

Он всегда быстро таял. Снег, который приносила Мириам, каплями стекал по ее коже сотнями различных дорожек. Косо по шее пробирался под одежду.

— Тебе не холодно, Яэль? — девочка постарше содрогнулась, засунув ладони в подмышки, чтобы согреться.

— Она не такая, как мы, — ответила мама Яэль. Хоть ее волосы и были слишком короткими, женщина все равно провела по ним пальцами. — Она больна.

Но ей было холодно. Мурашки бегали по ее коже, а изнутри она горела. Лед и огонь. Вместе. Невозможное сочетание.

— Н-нет, — прокашляла Яэль. — Я не другая. Я такая же.

Мама не ответила. Она все еще гладила дочь по голове пальцами, такими худыми и тонкими, что Яэль чувствовала скальпом ее кости.

— Ты выглядишь по-другому, — Мириам взметнула голову.

Такая же, хотела снова крикнуть Яэль. Внутри она все та же. Это самое главное. Та же девочка, что играла в мяч с другими детьми на улицах, контролируемых гетто. Это она не отпускала край материнского пальто, когда их запихнули в поезд. Это она плакала, когда на ее коже вытатуировали проклятые цифры. Это она плакала еще сильнее, когда поняла, что номер останется с ней навсегда.

Она хотела рассказать им все это, но яд доктора Гайера был слишком силен. Яэль лежала, но голова у нее кружилась, воспоминания вспыхивали, как фрагменты разбитого стекла, стекаясь в одну картинку. Разбитые мысли. Над ней слышны были молитвы, исходящие от матери:

— Боже, прошу, излечи ее, Боже.

Материнский голос, материнские губы, материнская надежда. Бугорок от кукол Бабушки под матрасом впился ей в спину. Единственная стойкая вещь в этом разваливающемся мире.