Волхв

– Милая Алисон, ради бога, постарайся понять. Выслушай.

– Слушаю. – Но смотрела она в сторону. И я наконец рассказал ей. Убеждал, что нет там ничего плотского, чисто духовный интерес.

– Так уж и духовный.

– Элли, ты не представляешь, как я себя эти дни кляну Раз десять пробовал все тебе рассказать. Мне вообще нет резона испытывать к ней интерес. Ни духовный, ни телесный. Еще месяц, еще три недели назад я не поверил бы, что такое может случиться. Не понимаю, что я в ней нашел. Честное слово. Знаю только, что околдован, покорен всем, что там происходит. Она – лишь кусочек этого. Что-то совершенно невероятное. И я… в этом участвую. – Никакой реакции. – Мне нужно вернуться туда. Не бросать же работу. У меня столько обязанностей, они сковывают по рукам и ногам.

– А девушка? – склонив лицо, она срывала метелки с былинок.

– Не бери в голову. Честно. Она – лишь малая часть.

– Что ж ты тогда выпендривался?

– Пойми, я сам не знаю, что со мной.

– Она красивая?

– Если б я хотел от тебя отделаться, это можно было устроить гораздо проще.

– Она красивая?

–Да.

– Очень красивая.

Я промолчал. Она закрыла лицо ладонями. Я погладил ее по теплому плечу.

– Она совсем не похожа на тебя. Не похожа на современную девушку. Трудно объяснить. – Она отвернулась. – Алисон.

– Веду себя, как… – Не договорила.

– Ну, не смеши людей.

– Что-что?!

Тяжелая пауза.

– Послушай, я изо всех сил, первый раз за свою гнусную жизнь, пытаюсь быть честным. Да, я виноват. Познакомься я с ней завтра, сказал бы: иди гуляй, я люблю Алисон, Алисон любит меня. Но я встретил ее две недели назад. И увижусь снова.

– И не любишь Алисон. – Она смотрела мимо меня. – Или любишь, пока не подвернется какая-нибудь посимпатичней.

– Глупости.

– А я и есть глупая. Одни глупости, что на уме, что на языке. Я дура набитая. – Встала на колени, набрала воздуха. – И что теперь? Сделать книксен и удалиться?

– Я сам понимаю, что запутался.

– Запутался! – фыркнула она.

– Зарвался.

– Вот это вернее.

Мы замолчали. Мимо, кренясь и виляя, пропорхали две сплетшиеся тельцами желтые бабочки.

– Я просто хотел, чтоб ты обо мне все знала.

– Я о тебе все знаю.

– Если б действительно знала, с самого начала отшила бы.

– И все-таки – знаю.

И вперилась в меня холодным серым взглядом; я отвел глаза. Встала, пошла к воде. Безнадежно. Не успокоишь, не уговоришь. Никогда не поймет. Я оделся и, отвернувшись, в молчании ждал, пока оденется она.

Приведя себя в порядок, сказала:

– И, ради бога, ни слова больше. Это невыносимо.

В пять мы выехали из Араховы. Я дважды пробовал возобновить разговор, но она меня обрывала. Все, что можно было сказать, сказано; всю дорогу она сидела молча, чернее тучи.

У переезда в Дафни мы были в половине девятого; последние лучи заката над янтарно-розовой столицей, далекие самоцветы раннего неона в Синтагме и Оммонье. Вспомнив, где мы были вчера в это же время, я взглянул на Алисон. Она подкрашивала губы. Может, выход все-таки есть: отвезу ее в нашу гостиницу, займусь с ней любовью, движениями чресел внушу, что люблю ее… и правда: пусть убедится, что ради меня стоило бы помучиться, и прежде и впредь. Я понемногу заговорил об афинских достопримечательностях, но отвечала она односложно, через силу, и я умолк, чтоб не позориться. Розовый свет сгустился до фиолетового, и вскоре настала ночь.

По прибытии в пирейскую гостиницу – я забронировал номера до нашего возвращения – Алисон сразу поднялась наверх, а я отогнал машину в гараж. На обратном пути купил у цветочника дюжину красных гвоздик. Отправился прямо к ее номеру, постучал. Стучать пришлось раза три; наконец она открыла. Глаза красные от слез.

– Я тут цветов принес.

– Забери свои подлые цветы.

– Слушай, Алисон, жизнь продолжается.

– Да, только любовь закончилась.

– Зайти не пригласишь? – выдавил я.

– С какой стати?

Комната за ее спиной, в проеме полуоткрытой двери, была погружена в темноту. Выглядела Алисон ужасно; маска непреклонности; острое страдание.

– Ну впусти, поговорить надо.

– Нет.

– Пожалуйста.

– Уходи.

Я оттолкнул ее, вошел, прикрыл дверь. Она наблюдала за мной, прижавшись к стене. Глаза блестели в свете уличных фонарей. Я протянул ей букет. Она схватила его, подошла к окну и швырнула во мглу – алые лепестки, зеленые стебли; замерла у подоконника, спиной ко мне.

– Эта история – все равно что книга, которую дочитал до середины. Не выбрасывать же ее в урну.

– Лучше меня выбросить.

Я подошел сзади и обнял ее за плечи, но она сердито высвободилась.

– На хер иди. На хер.

Я сел на кровать, закурил. Снизу, из динамика кафе, размеренно зудела македонская народная мелодия; но мы с Алисон были словно отъединены от окружающего какой-то обморочной пеленой.

– Когда я ехал сюда, понимал, что видеться с тобой не надо. В первый вечер и весь вчерашний день твердил себе, что больше не питаю к тебе нежных чувств. Не помогло. Потому я и рассказал. Да, не к месту. Не вовремя. – Казалось, она не слушает; я выложил последний козырь. – Рассказал, а мог бы и не рассказывать. Продолжал бы водить тебя за нос.

– Не меня ты водил за нос.

– Послушай…