Волхв

Подошла к столу, неслышно ступая по плитке босыми ногами. У порога концертной валялись красные шлепанцы. Чиркнула спичкой, зажгла спиртовку, поставила на нее чайник. Глаза бегают, пальцы перебирают складки муслиновых салфеток; шрам на запястье. Мрачна как туча. Я кинул сумку к стене, подошел ближе.

– В чем дело?

– Ни в чем.

– Я вас не выдавал. Пусть болтает что хочет. – Вскинула глаза, снова потупилась. Я решил разрядить обстановку. – Что поделывали?

– Плавала на яхте.

– Куда?

– На Киклады. Развеяться.

– Я очень тосковал.

Не ответила. Не глядела мне в лицо. Я и не ждал однозначно радушного приема, но от того, что меня сразу приняли в штыки, по спине пополз панический холодок; в Жюли сквозила некая тяжесть, чужесть, которые у такой красавицы могли иметь одно-единственное объяснение, именно то, какому я не желал верить – ведь мужчин вокруг нее было не так уж много.

– Лилия, очевидно, померла.

Не поднимая головы:

– Что-то вы не слишком удивились.

– А меня здесь ничего не удивляет. С некоторых пор. – Вздохнула; еще один промах. – Ну и как же называется ваша новая роль?

Села. Чайник, наверно, недавно кипел: он уже начал подсвистывать. Вдруг она взглянула на меня и с нескрываемым укором спросила:

– Хорошо вам было в Афинах?

– Нет. И с подружкой моей я не встретился.

– А Морис нам сказал, что встретились.

Мысленно послав его к черту, я стал выпутываться из собственного вранья:

– Странно. Пять минут назад он ничего об этом не знал. Сам спрашивал у меня, встретились мы или нет.

Потупилась.

– А почему не встретились?

– Я уже объяснял. Между нами все кончено. Плеснула в заварной чайник горячей воды, отошла вылить ее к краю колоннады. Только она вернулась, я добавил:

– И потому, что впереди у меня была встреча с вами. Усевшись, она положила в чайник ложку заварки.

– Принимайтесь за еду. Если хотите.

– Мне куда сильнее хочется понять, с какой стати мы разговариваем точно чужие.

– Просто мы и есть чужие.

– Почему вы не ответили, как называется ваша новая роль?

– Потому что ответ вам уже известен.

Гиацинтово-серые глаза смотрели на меня в упор. Вода закипела, и Жюли заварила чай. Поставив чайник на спиртовку и потушив огонь, сказала:

– Вы, в общем, не виноваты, что считаете меня сумасшедшей. Я все чаще и чаще думаю: а вдруг я и вправду не в себе? – Тон ее был предельно холоден. – Простите, если спутала ваши планы. – Невеселая улыбка. – Будете с этим мерзким козьим молоком или с лимоном?

– С лимоном.

У меня словно гора с плеч свалилась. Она сейчас поступила так, как ни за что не поступила бы, если принять на веру рассказы Кончиса – не столь же она безумно изощрена или изощренно безумна, чтобы бить старика его собственным оружием. Я вспомнил о «бритве Оккама»: из многих версии выбирай простейшую. Но нужно было сыграть наверняка.

– Почему я должен считать вас сумасшедшей?

– А почему я должна считать, что вы не тот, за кого себя выдаете?

– Ну и почему же?

– Потому, что ваш последний вопрос вас изобличает. – Сунула чашку мне под нос. – Пейте.

Я уставился на чашку, потом поднял глаза на Жюли.

– Ладно. Не верю я, что у вас хрестоматийный случай шизофрении.

Неприступный взгляд.

– Откушайте-ка сандвича… мистер Эрфе.

Я не улыбнулся, выдержал паузу.

– Жюли, это ведь бред. Мы с вами во все его ловушки попадаемся. Мне казалось, в прошлый раз мы договорились, что в его отсутствие не станем друг друга обманывать.

Она неожиданно встала и не спеша направилась в западный конец колоннады, откуда к огороду спускалась лесенка. Прислонилась к стене дома, спиной ко мне, глядя на далекие горы Пелопоннеса. Помедлив, я тоже встал и подошел к ней. Она не обернулась.

– Я вас не виню. Если он лгал вам обо мне столько же, сколько мне о вас… – Протянул руку, тронул ее за плечо. – Перестаньте. В прошлый раз мы заключили честный договор. – Она точно застыла, и я опустил руку.

– По-моему, вам хочется еще раз меня поцеловать. К этой наивной прямоте я не успел подготовиться.

– А что в этом плохого?

Вдруг она скрестила руки, повернулась спиной к стене и внимательно взглянула на меня.

– И лечь со мной в постель?

– Если получу ваше согласие.

Посмотрела прямо в глаза, отвернулась,

– А если не получите?

– Неуместный вопрос.

– Так может, и пробовать не стоит?

– Хватит изголяться!

Моя грубость осадила ее. Съежилась, не отнимая рук от груди.

Я сбавил тон.

– Слушайте, что ж он вам, черт возьми, наговорил? После долгого молчания она пробормотала:

– Не пойму, чему верить, чему нет.

– Собственному сердцу.

– С тех пор, как я здесь, его не так просто поймать. – Помедлив, мотнула склоненной головой. Тон ее немного смягчился. – Когда вы в прошлый раз ушли, он сказал одну жуткую гадость. Будто вы… вы шлялись по девкам, а в греческих борделях легко подцепить заразу, и целоваться с вами не стоит.

– И на сей раз я, по-вашему, в бордель ездил?

– Не знаю я, куда вы ездили.

– Значит, вы ему поверили? – Молчание. Проклятый Кончис; еще на клятву Гиппократа ссылался, скот. Вперясь в ее макушку, я произнес: – С меня хватит. Ноги моей больше здесь не будет.

Подтверждая угрозу, я направился к столу.