Волхв-самозванец

У ворот в царскую слободу Далдон остановил коня и соизволил обратить внимание на мою скромную персону.

— Значицца так, волхв. Слушай мой царев указ. Коли выполнишь три мои поручения — быть тебе моим зятем, Аленушке — мужем. Коли нет — беги куда очи зрят, может, жизнь и спасешь, а вернешься ни с чем — плаха тебя ждать будет. Велю в готовности содержать — для казни лютой. Иди.

— Какие желания?

— Для интересу спросил аль счастия пытать будешь?

— Если это в силах человеческих и угодно небесам — свершу пожелания ваши.

Взмахом руки отослав свиту прочь, царь склонился ко мне:

— Что ж ты упертый такой? Поселись где от столицы подале и не высовывайся — я преследовать не буду.

— Не могу я без Алены.

— Так люба, что голову сложить готов?

— Люба.

Царь вздохнул.

— Вот ведь каков… Эй! — Повысив голос, он огласил свои условия. — Слушайте мой царев указ. Первое желание — Кощея со свету сживи аль в полон возьми, дабы неповадно было на нас войной ходить. Эта служба будет для отечества. Выполнишь — приходи, остальные узнаешь. Для царевны будут и для меня — царя тваво.

Развернув коня, он скрылся за воротами.

— Лучше убеги, — донеслось его пожелание. Аленушкино личико мелькнуло во дворе, и взлетела в прощальном напутствии ручка.

Понурив голову, я опустился на пожухлую траву, вытоптанную копытами и припорошенную пылью. Задал мне царь задачку, впору к ведьмачьему подарку обращаться. Сделать глоток, и прощай-прости, жизнь непутевая. Кощея мне вовек не одолеть. Даже с куклой и иголкой.

Чья-то рука опустилась мне на затылок и ласково погладила.

— Не горюнься, Аркаша, — просипела Баба Яга, — авось придумаем, как пособить горю твоему.

Подняв голову, я с удивлением увидел, что нахожусь в окружении своих друзей. Здесь и волкодлаки, и ведьма, и боевые маги, и домовой с котом Василием… Все собрались здесь. Верные друзья, которые рядом в тяжелую минуту, всегда готовые подставить плечо и подать руку.

— Что мне делать, други? — вопросил я.

— Знамо что, — за всех ответил кот Василий. — Выполнить Далдоново поручение и жениться на царевне. Я, конечно, без сапог, да и не на мельнице родился, но тоже не промах. Пусть только в мышь превратится — мигом съем, даром что сырого и немытого.

— Помолчи, пустобрех, — оттолкнул кота домовой. — Здесь совсем другие навыки нужны. Удавочку под воротник и коленом в хребет — пока язык не вывалится.

— Давайте отложим раздумья на утро — оно вечера мудренее, как говорила одна Кощеева знакомая жаба. На сегодня и так событий достаточно.

Я позволил усадить себя в ступу и оттранспортировать до моего дома, где тотчас провалился в беспокойный сон. Наполненный Кощеевым смехом и бесконечным падением в пропасть, стрекотаньем станкового пулемета, превращающегося в чудо-жезл, способный как по мановению палочки крушить все вокруг, и скрежетом зубов отполированного до блеска черепа, в глазницах которого вращаются чудом сохранившиеся глазные яблоки. Просыпаюсь весь в поту, с бешено колотящимся сердцем и рвущимся наружу криком, обессиленно падаю на влажную простыню и тотчас проваливаюсь в очередной кошмар. Сновидения отступают только под утро, оставив после себя изможденное тело, разметавшееся на скомканной, влажной от пота постели.

Нужно ли говорить, в каком настроении я встретил собственное пробуждение?

В сунувшегося первым кота я запустил подушкой. Благо начинающий поэт поднаторел в политической борьбе и без труда увернулся от летящего предмета. Следом за ним сунулся было домовой… Но поскольку пригодных для левитации посредством мускульной силы предметов под рукой не оказалось, я объяснил ему все на словах. Для краткости воспользовавшись отборными перлами «великого и могучего» и уместив все пожелания в одной фразе.

Меня оставили в покое, дав урвать остатки ускользающего сна. Но упражнение в словесности затронуло кнопку «Пуск» в мозгу, и он начал работать, набирая обороты и сминая пелену небытия.

Ну вот, поспали называется…

Потирая воспаленные глаза и с хрустом потягиваясь, я влезаю в свежую рубаху, натягиваю штаны, кое-как завязываю пояс и выхожу к честному народу.

— Доброе утро.

Бабушка Яга поднимает глаза от лезвия меча, которое до этого усердно полировала, и кивает в сторону печи:

— Возьми чегой-нибудь сам, лодырь.

— Да я… — Не найдя благозвучного оправдания, я поспешно перевожу разговор в иное русло. — А где все?

— Аиньки?

— Где остальные?

— Делом заняты.

— Каким? — отломив ломоть хлеба и плеснув в кружку топленого молока, интересуюсь я.

— Общим.

— Понятно…