Волки

— Постой, — сказал странным низким голосом.

Она обернулась. Ахнула тихо и уронила письмо.

А Славушка опять зашептал незнакомым голосом:

— Крикнешь, курва, — убью!

Ванька сделал несколько неслышных шагов в комнату, оставив Славушку с женщиною в прихожей.

Револьвер запутался в кармане брюк. С трудом вытащил.

И когда вошел в комнату, услышал тихое пение:

Ах, моя Ривочка,

Моя ты милочка.

"Дочка "Ривочку" поет", — подумал Ванька и направился на голос в соседнюю комнату.

Пение прервалось. Звонкий девичий голос крикнул:

— Кто там?

Девушка в зеленом платье показалась на пороге.

— Кто-о?

И увидев Ваньку с револьвером, бросилась назад в комнату, пронзительно закричав:

— А-ай! Кара-у-ул!

Ванька вскрикнул, кинулся за нею. Испугался ее крика и того, что узнал в девушке Люську.

— Люська! Не ори! — прокричал придавленным голосом и схватил ее за руку.

Но она не понимала, не слышала ничего.

Дернув зазвеневшую форточку — пронзительно закричала:

— Спасите! Налетчики! Убивают!

Ванька не помня, что делает, поднял руку с револьвером. Мелькнуло в голове: "Никогда не стрелял".

Гулко и коротко ударил выстрел. Оглушило.

Девушка, пошатнувшись, падала на него.

Не поддержал ее, отскочил в сторону, не опуская револьвера. Голова ее глухо стукнулась о пол.

Пристально вгляделся в лицо убитой и увидев, что это — не Люська, замер в удивлении и непонятной тревоге.

А в комнате, которую только что пробежал Ванька, послышался заглушенный женский крик и два выстрела один за другим.

А Ванька все стоял с револьвером в протянутой руке и тревога не проходила.

Но вот послышался голос Славушки:

— Ванька! Чорт! Хрять надо. Шухер!

Ванька очнулся. Выбежал из комнаты, столкнулся со Славушкою.

У того дрожали руки и даже усы:

— Шухер! Хрять!

Славушка побежал на цыпочках, задел ногою, нечаянно, лежащую на полу, свернувшуюся жалким клубком женщину.

Ванька бросился за ним.

Слышал, как хлопнула дверь.

В темном коридоре не сразу нашел выход.

Забыл расположение квартиры.

Слышал откуда-то заглушенный шум.

"Шухер!" — вспомнил Славушкин испуганный шопот.

Тоскливо заныло под ложечкою и зачесалась голова.

Тихо открыл дверь на лестницу и сразу гулко ударил в уши шум снизу. Даже слышались отдельные слова:

— Идем! Чорт! Веди! Где был? В какой квартире? — кричал незнакомый злой голос.

И в ответ ясно разобрал Славушкино бормотание.

"Сгорел", — подумал о Славушке.

Отступил назад в квартиру и захлопнул дверь.

Прошел мимо одного трупа к другому.

Не смотрел на убитую.

Только зачем-то снял шапку и бросил на подоконник.

Со двора несся неясный шум. Потом отчетливый голос:

— В семнадцатом номере… Один еще там…

Ванька поспешно отошел от окна.

А в дверь, что с лестницы — стучали.

В несколько рук, торопливо, беспрерывно.

И крики, удаленные комнатами и закрытыми дверями, казались особенно грозными.

— Отворяй, дьявол!

— Эй, отвори, говорят! Э-эй!

И вдруг, откуда-то, со двора или с лестницы — прерывистый умоляющий крик:

— Православ-ные!.. У-у-у!.. А-а-а!.. Право-слав…

Оборвался…

И когда затих, оборвался, этот жутким стоном пронесшийся крик, — понял Ванька, — кричал Славушка.

Вспомнились вчерашние Славушкины слова: "Убивают на месте".

Опять ощутил боль под ложечкою. И задрожали колени.

Вынул из кармана револьвер.

Положил на пол за дверью.

Робкая надежда была:

"Без оружия, может, не убьют".

ГЛАВА ПЯТАЯ

А в дверь все стучали.

Уже не кулаками — тяжелым чем-то.

Трещала дверь.

"Ворвутся — хуже", — тоскливо подумал Ванька.

Вспомнил, что засыпаясь надо быть спокойным.

Не грубым, не нахальным, но не надо бояться.

По крайней мере не доказывать видом, что боишься.

Ломтев еще учил: "Взял, мол, и веди. Не прошло и не надо".

Подумав так — успокоился на мгновение.

Подошел к двери, повернул круглую ручку французского замка.

В распахнувшуюся дверь ворвались, оттеснив Ваньку, люди.

Кричали, схватили.

— Даюсь! Берите! — крикнул Ванька. Не бей, братцы, только!

— Не бей? А-а-а! Не бей?

— А вы людей убивать, сволочи?

— Не бей?

— Ага!

— Не бей?

Глушили голоса. Теребили, крепко впившиеся в плечи, в грудь, руки.

А потом — тяжелый удар сзади, повыше уха.

Зашумело в ушах. Крики словно отдалились.

Вели, после, по лестнице с заложенными за спину руками.

Толкали. Шли толпою, обступив тесным кольцом.

Каждое мгновение натыкался то на чью-нибудь спину, то на плечо.

Ругались…

Ругань успокаивала. Скорее остынут!

Когда вывели во двор, запруженный народом, увидел Ванька лежащего, головою в лужу, с одеждою, задранной на лицо, Славушку.

Узнал его по могучей фигуре, по толстым ногам в лакированных сапогах.

Страшно среди черной весенней грязи белел большой оголенный живот.

И еще страшнее стало от вдруг поднявшегося рева:

— А-а-а! Тащи-и!.. А-а-а!..

Шлепали рядом ноги. Брызгала грязь. Раз даже, брызнувшей грязью залепило глаз.

В воротах теснее было, там столпилось много.

Опять — ругань. Опять ударил кто-то в висок.

— Не бей! — сказал Ванька негромко и беззлобно.

Из ворот повели прямо на набережную.

И, сразу тихо стало.

Только мальчишеский голос, звонкий, в толпе, прокричал:

— Пе-етька, скорей сюды! Вора топить будут!

От этого крика похолодело в груди.

Уперся Ванька. Брызнули слезы:

— Братцы! Товарищи!

От слез не видел ничего.