Волки

— Это жизнь, — сказал Витька, — что здесь особенного? У меня хуже было.

— Да что ты? — удивился Митя. — Куда уж хуже?

— Я лет пятнадцать с одной прожил, считал, что она — моя половина, а она все это время с другим путалась, и я ничего не знал. А потом сделала так, что лишился я своей квартиры, в которую ее же и привел. Вот так и оказался на улице, и никакой возможности вернуть все обратно нет. Пьян я был и какую-то бумажку подписал. Душа у меня все время болела, и уж пил я тогда… А она этим воспользовалась. И не смог я прибить эту шалаву, рука у меня не поднялась, живая ведь…

— Выходит, мы с тобой похожи, из-за бабы страдаем?

— Люди — потому и похожи, а на самом деле разные мы, конечно!

В комнату вошла цыганка с подносом, на котором стояли чашки с дымящимся чаем, и мужчины оборвали разговор.

— Бамбай приехал, — сказала цыганка, и Витька кивнул.

— Кто это? — спросил Митя.

— Тебе зачем? Увидишь.

Вошел высокий сильный мужчина, одетый в спортивный костюм. Он сразу же присел к столу и, не обращая внимания на Митю, спросил:

— Где все, Витька?

— Дело у них, — ответил тот, — скоро должны вернуться.

— Что это за личность? — спросил Бамбай, указывая на Митю.

— Кореш мой, жить ему негде — за ним охотятся, — ответил Витька.

— «В законе», что ли? — снова спросил Бамбай.

Витька промолчал.

— Ты, дядя, поздоровался бы, что ли?! — не выдержал Митя.

Бамбай бросил на него недовольный взгляд, но кивнул.

— Каким ветром тебя сюда занесло? — поинтересовался Бамбай.

— Ветер у всех один — судьба! — ответил Митя.

И снова Бамбай кинул на него недовольный взгляд — вот, мол, умник какой нашелся, и снова ничего не сказал.

— Не цепляйся к нему, Бамбай, — примирительно проговорил Витька, — что он тебе сделал?

— Чужих таскаешь, а кого — сам толком не знаешь, — пробурчал Бамбай.

— А по нему не видно, что ли?

— Ты чего на него тачку гонишь? — вдруг хрипло выкрикнул Митя. — Не нравлюсь тебе, могу уйти.

— Не ершись, — ответил Бамбай, — посмотрим, что ты за человек такой.

— В дела его не путай, — сказал Витька.

— А что он зря здесь ошиваться будет?

— Пусть переждет немного.

— Пойду я, — сказал Митя, — чего мне здесь делать?

— Ну, куда ты пойдешь? — вразумлял его Витька. — Идти тебе некуда — это факт, сцапают тебя. И не слушай ты его! Поживешь здесь, а там разберемся.

— Ладно, не серчай, — неожиданно сказал Бамбай, — сам не знаю, что со мной сегодня. Двоих цыган менты замели, ни за что взяли, вот я и разозлился. Выручать надо.

— Ну, а он-то здесь при чем? — возмутился Витька. — У него проблемы будь здоров, и как расхлебать — неизвестно.

— Надо было в таборе сидеть, — сказал Бамбай, — приняли же его там.

— В таборе Бог знает что делается.

В комнату вошли цыгане, но присутствующие их словно не замечали.

— Я тебе вот что скажу, — начал Митя, повернувшись к Бамбаю, — как там тебя зовут?

— Бамбаем меня зови, если хочешь…

— Ты, Бамбай, меня не трогай, у меня душа и так в крови, а на дела твои я тоже не пойду, не про меня твои дела. Да и не гожусь я для этого.

— Откуда знаешь, какие у меня дела?

— Чувствую.

Слушая их перепалку, цыгане удивленно переглядывались, но молчали. Наконец один из них сказал:

— Хватит вам, надо поесть и выпить, да и о деле потолковать!

Митя вышел в соседнюю комнату и прилег на диван. Сон упрямо не шел, что-то будоражило, не давая отвлечься и успокоиться. Горький привкус на губах напоминал о том, что прошлое все еще живо. Что ж, надо принимать все так, как есть. Хотя и не мешало бы иногда взглянуть на себя со стороны и, может быть, посмеяться над причудами жизни.

Этот горький привкус на губах был и в то самое утро, казавшееся таким обычным в цепи многих других. Память, капризная старуха, все делала по-своему, словно нарочно мешая карты и путая колоду. Митя перетасовал эту воображаемую колоду и все начал заново.

«Итак, что же происходит? Сейчас потянутся длинные рассуждения о том, что уже давным-давно известно, но жизнь есть жизнь, и с этим ничего не поделаешь. Порой эта жизнь предстает передо мной в совершенно непривычном для меня обличье. И тогда хочется склонить голову перед неизвестностью, признать свое бессилие и перестать наконец рассуждать о жизни, ведь она все еще продолжается…

Но какие могут быть размышления, когда горький привкус на губах пытается вызвать столь горестные воспоминания. И тогда возникает, как ни странно, жажда повторения. А это опасная штука, ведь она сталкивает людей с неведомым: с собственной судьбой, а кого и с собственной смертью. Вот они и приходят к выводу, что мир — загадка, хотя на самом деле он прост, как обычное решето, сквозь которое просеивается то, что тебе не нужно, а на дне остается только одна гадость, и вся она принадлежит тебе, да еще и именуется судьбой. Это как бы насмешка Господа Бога. Ты хотел? Вот и получай. Сам выбирал».