Волки и волчицы

От сильного рывка Наташа вскрикнула, а вскрикнув, проснулась…

Нить продолжала тянуть сердце…

На тумбочке надсадно звонил телефон. Это его настойчивый звук выдернул девушку из сна. Ещё не осознавая своих действий, она подняла трубку.

— Алло? Кто там? Слушаю!

В трубке послышались прерывистые гудки.

— Кошмар какой-то, — выдохнула Наташа, так и не поняв, звонил ли телефон в действительности, или это была часть её ужасного сна.

Она откинулась на подушку. Волосы её взмокли от напряжения. Сердце колотилось с такой силой, что грудь готова была разорваться.

Она несколько раз громко вздохнула и покачала головой.

— Кошмар… И так всё ясно, так отчётливо…

Она села на кровати и спустила ноги на пол. Нащупав в темноте выключатель, нажала на кнопку и зажгла ночную лампу. По щекам текли слёзы.

— Я ещё и плачу от этого… Не хватало мне ещё истерик по поводу сновидений…

Он посмотрела на телефон. Какой-то необъяснимый импульс заставил её поднять трубку. В ту минуту телефон вдруг показался ей спасительной нитью… Спасительной от чего? Этого Наташа не смогла бы объяснить…

Она быстро набрала хорошо знакомый ей номер.

— Алло? — донёсся с другого конца города сонный голос Кирсанова.

— Лёша, это ты? Ты спишь?

Видимо, он взглянул на часы.

— Ты знаешь который час? — раздался сонный голос.

— Прости, прости меня… Я не хотела помешать, не хотела разбудить, но я видела такой ужасный сон…

— Ты позвонила сказать мне, что тебе приснился кошмар? — он недовольно издал какое-то «кхм». — Очень мило с твоей стороны, — помолчав, Кирсанов смягчился, вероятно, окончательно проснувшись. — Ну, рассказывай.

— Страшный сон. Я запомнила его во всех, всех деталях… Меня убили, задушили… Мужчина, рыцарь… И знаешь, что самое ужасное?

— Что?

— Это был ты! Да, да… Это был ты… Совсем другое лицо, чужой голос, но я знаю, что это был ты!

— Кто был я?

— Рыцарь, сэр Вальвин… Ну, разве тебе не знакомо такое: видишь одно лицо, а у себя внутри твёрдо знаешь, что это другой человек?

— Ещё как знакомо!

— Вот и я про то же говорю. Я видела тебя, ты был рыцарь, ты меня задушил. Это было так страшно, так реально…

— Рыцарь? — Алексей замолчал, в трубке наступила тишина. Затем он повторил: — Рыцарь, Англия, дремучее средневековье… Что-то с нами происходит серьёзное. Все вдруг стали видеть прошлое.

— Ты про что, Лёша?

— Про нас с тобой.

— Я не понимаю, милый, не понимаю… И мне так неуютно, так плохо, мне нужно срочно увидеться с тобой… Меня сейчас будто током ударило… Это трудно объяснить, я не умею… Ты прости меня за ту сцену… Я на тебя на самом деле-то и не злюсь вовсе. И ты не злись…

— Ты о чём? Я совсем ничего не понимаю. На что не злиться?

— Ну, что я тогда ключи швырнула, дверью хлопнула…

— Дурочка ты моя, — вздохнул он в трубку и замолчал.

Наташа ждала. Он продолжал молчать.

— Алло, Лёша, ты там?

— Да, — улыбнулся он и опять глубоко вздохнул. — Это хорошо, что ты позвонила. У меня как камень с души… Вообще-то это я должен извиняться… Никогда не бил женщин, а тебя, лучшую и самую милую, ударил… По лицу… Говоришь, рыцарь?.. Наташ, ты меня простишь?

— Я тебе всё прощу! — почти закричала она. — Я тебя наперёд прощаю, чтобы ты ни натворил!

— Наташ, а ты про ребёнка не пошутила? — донёсся до неё смущённый голос Кирсанова. — Мне Николай Яковлевич сказал, что ты и вправду…

— Нет, не пошутила. Подожди, а папа-то откуда знает? Я ничего не говорила ему.

— Стало быть, ты сейчас, — Кирсанов не заметил её вопроса, — носишь в животике?

— Да.

— Ты уже почти мама…

Алексей задумался о чём-то, затем спросил:

— Наташ, ты спать хочешь?

— Нет, теперь уж не лягу. Буду рассвета дожидаться.

— Знаешь, давай я к тебе приеду. Пожалуй, так будет лучше…

Он повесил трубку.

Наташа радостно вспрыгнула и, шлёпая босыми ногами, помчалась на кухню, чтобы поставить чайник. В коридоре она увидела, что дверь в кабинете Николая Яковлевича виднелся свет ночной лампы.

— Папа? Папа, ты всё ещё не спишь?

Она быстро прошла в кабинет отца.

Николай Яковлевич сидел за столом, глубоко задумавшись, положив голову на подставленную под щёку правую руку. Свет лампы выхватывал из темноты растрёпанные седые волосы, сморщенную щёку, красный стёганый халат, плечо, отвёрнутый рукав, из которого высовывалась худая желтоватая рука. Он сидел так, будто задумчиво разглядывал свою любимую фотографию с античной женской головкой.

— Папа, ты спишь?

Наташа подошла к отцу и склонилась к нему. Глаза Николая Яковлевича были закрыты. Она тихонько потрясла его за плечо, и он мягко завалился на бок. Рот его открылся, нижняя челюсть безвольно отвисла.

Смерть

Стоя на арене Большого цирка, Гай смотрел на свою мать. Её окружали хорошо знакомые Гаю патриции, облачённые в расшитые золотом тоги. Антония, переговариваясь о чём-то с напомаженным Луцием Прокулом, изредка поглядывала на толпившихся внизу преступников, которых вскоре должны были сожрать львы, но не узнавала Гая.

Она не могла узнать его. Он был бородат, всклокочен, грязен и одет в лохмотья. Если бы он мог крикнуть ей, позвать, обратить на себя внимание… Но он не мог. У него отсутствовал язык…