Дойдя до Сорок седьмой улицы, они поворачивают к Первой авеню. Далеко впереди пятно яркого белого света: «Дом». Видно даже несколько фигур с поникшими плечами; мужчины стоят на углу, курят и о чем-то говорят. «Я, возможно, даже знаю некоторых из них, — думает он. — Черт, наверняка знаю».
Но до «Дома» они не доходят. Отшагав лишь четверть квартала между Второй и Первой авеню, Джордж тащит его в дверную арку пустующего магазина с надписью в обеих витринах: «ПРОДАЕТСЯ ИЛИ СДАЕТСЯ В АРЕНДУ». Ленни кружит вокруг них, как тявкающий терьер вокруг двух медленно бредущих коров.
— Я собираюсь тобой заняться, радетель ниггеров, — напевает он. — Мы разобрались с тысячью таких, как ты, разберемся с миллионом, порежем всех ниггеров и их радетелей, это из песни, которую я пишу, песни, которая называется «УБЕЙ ВСЕХ ЛЮБЯЩИХ НИГГЕРОВ ПИДОРОВ». Я собираюсь отослать ее Мерлю Хаггарду, он — лучший, он сказал, что всех хиппи надо утопить в их собственном дерьме, отошлю этому гребаному Мерлю, напишу ему, что у меня есть «мустанг 380» и «люгер» Германа Геринга, ты это знаешь, радетель ниггеров?
— Заткнись, маленький мудозвон, — говорит Джордж, но по-доброму, достает из кармана кольцо с ключами, находит нужный, вставляет в замочную скважину, поворачивает. Каллагэн думает: «Для него Ленни — радио, которое постоянно играет в авторемонтной мастерской или на кухне ресторана быстрого обслуживания, он и не слышит слов, это всего лишь привычный шумовой фон».
— Да, Норт, — соглашается Ленни и продолжает: — Гребаный «люгер» гребаного Геринга, все так, и я могу отстрелить из него твои гребаные яйца, потому что мы знаем правду, знаем, во что превращают страну такие радетели ниггеров, как ты, правда, Норт?
— Я же предупреждал, никаких имен, — бурчит Джордж-Норт, но осуждения в голосе нет и Каллагэн знает почему: он никогда не сможет назвать эти имена полиции, если все пойдет по плану этих садистов.
— Извини, Норт, но именно вы, гребаные радетели негров, именно вы, гребаные еврейские интеллектуалы, поганите нашу страну, вот я и хочу, чтобы ты думал об этом, когда я буду вытаскивать твои гребаные яйца из твоей гребаной мошон…
— Слушай, угомонись! — все так же беззлобно просит здоровяк.