Волки Кальи

Сюзанна вдруг запела, удивив всех. Только Роланду показалось, что песня какая-то странная: она выкрикивала строчку за строчкой, практически не связывая их друг с другом. Но, пусть песни и не получалось, голос ее звучал достаточно мелодично: «Дети, когда вы слышите кларнет… Дети, когда вы слышите флейту… Дети, когда вы слышите трам-бон-н… Вы должны поклониться и-и-ДОЛУ!»

— Что?

— Песня поля, — ответила она. — Такие пели мои дедушки и бабушки и их родители, собирая хлопок своим хозяевам. Но времена меняются, — она улыбнулась. — Впервые я услышала ее в кофейне Гринвич-Виллидж, в 1962 г. И пел ее мужчина, белый блюзмен, которого звали Дейв ван Ронк.

— Готов спорить, Эрон Дипно тоже там был, — пробормотал Джейк. — Черт, готов спорить, сидел за гребаным соседним столиком.

Сюзанна повернулась к нему, удивленная, сосредоточенная.

— Почему ты так решил, сладенький?

— Потому что он подслушал, как Келвин Тауэр говорил, что этот парень, Дипно, болтался на Виллидж с… что он сказал, Джейк?

— Не по Виллидж — по Бликер-стрит, — рассмеялся Джейк. — Мистер Тауэр сказал, что мистер Дипно болтался по Бликер-стрит еще до того, как Боб Дилан научился играть на своем «хохнере». Это, должно быть, аккордеон.

— Должно быть, — кивнул Эдди, — и пусть я не поставлю на слова Джейка ферму, но готов поставить больше, чем карманную мелочь. Меня даже не удивит, если выяснится, что барменом в той кофейне был Джек Андолини. Потому что именно так устроена жизнь Девятнадцатиландии.

— В любом случае, те из нас, кто попадет в другой мир, должны держаться вместе, — повторил Роланд. — На расстоянии вытянутой руки, постоянно.

— Не думаю, что я туда попаду, — вырвалось у Джейка.

— С чего ты так решил? — удивленно спросил стрелок.

— Потому что я не смогу уснуть, — ответил Джейк. — Слишком возбужден.

Но со временем они все уснули.

4

Он знает, что это сон, навеянный случайной фразой Слайтмана, однако, не может вырваться из него. Всегда ищите дверь черного хода, бывало, говорил им Корт, но, если в его сне и есть эта дверь, найти ее Роланд не может. «Я слышал о Иерихонском Холме и другие кровавые истории…» — вот что сказал Слайтман-старший, бригадир ковбоев на ранчо Эйзенхарта, да только для Роланда Иерихонский Холм практически реален. Почему нет? Он же там побывал. Для них это был конец. Там умер целый мир.

День удушающе жаркий; солнце добирается до зенита и словно застывает там, будто его приколотили гвоздями. Под ними — длинный пологий склон, уставленный огромными серо-черными каменными лицами, изъеденными эрозией статуями, которые вырубила и поставила на склоне давно ушедшая цивилизация. Люди Гриссома, наседая, мельтешат среди статуй, а Роланд и его немногие оставшиеся в живых соратники, поднимаются все выше, отстреливаясь. Стрельба не смолкает, выстрелы гремят и гремят, пули жужжат вокруг каменных лиц и голов или впиваются в них, как жаждущие крови москиты. Джейми Декарри убил снайпер, возможно, сын Гриссома, у которого орлиный глаз, или сам Гриссом. Ален нашел еще более ужасный конец: его застрелили темной ночью, до начала решающей битвы, двое лучших друзей. Глупая ошибка, нелепая смерть. На помощь надежды не было. Колонна Демулетта попала в засаду под Римроксом и полегла, а когда Ален, далеко за полночь, прискакал, чтобы сообщить об этом, Роланд и Катберт… грохот их револьверов… и, о, когда Ален выкрикнул их имена…