Волки Лозарга. Книги 1-3

– Потому что он не знал ни твоего настоящего имени, ни адреса. Он, конечно, выпытывал у меня, но я ничего не сказал. А с госпожой все было легко. Она среди карбонариев человек известный, и кто-то из них проговорился, не устояв перед золотом. А если рыжему стало известно, что князь Джанфранко умер, то все остальное он вычислил сам…

Наверное, Тимур был прав. Гортензии показалось, что она вновь слышит насмешливый голос судовладельца: «Ни за что не поверю, что ваша мадемуазель Ромеро простая компаньонка. У нее манеры знатной испанской дамы… или даже какой-нибудь римской императрицы». У нее в ушах опять прозвучало его наглое утверждение: «Когда хочешь женщину, по-настоящему хочешь, она обязательно будет твоей. Нужно лишь время, терпение, иногда деньги, больше ничего…»

В этих словах звучала скрытая угроза, а она не поняла. Как не поняла, что, ранив гордость этого богатого и, безусловно, могущественного человека, она нажила себе опасного врага. Тем не менее ей казалось невероятным, чтобы при всем его могуществе он сумел организовать эту адскую западню, в которую угодила Фелисия. Гортензия добавила к своему списку визитов встречу с Руаном-старшим, жившим в скромном домике на улице Кристин.

– Этот Батлер оставил вам какой-нибудь адрес, где его искать? – спросила она.

– Говорю тебе, госпожа графиня, я хотел его выследить, – с упреком отвечал турок. – Он сказал, что зайдет еще…

– Когда?

– Не знаю. Не раньше, чем через несколько дней. Ведь надо время, чтобы письмо дошло, и время, чтобы добраться до Парижа…

– Верно. Если он вернется, Тимур, никто из вас меня не видел. Я попытаюсь освободить вашу хозяйку как можно быстрее, и если получится, до его возвращения. Если на то будет воля божья, – добавила она, перекрестившись. Ливия последовала ее примеру.

– Я пойду с тобой, – заявил Тимур. – Тебе нужен телохранитель, раз этот мерзкий гяур бродит по Парижу…

– Я предпочитаю, чтобы вы остались здесь, на тот случай, если он вернется. Но вы знаете, где меня искать, и так или иначе я позову вас, если мне понадобится помощь. Вы все еще позируете Делакруа, Тимур?

– Нет, сейчас нет.

– Может быть, вы еще туда вернетесь. Это хорошее место для встреч. Впрочем, я сейчас туда и отправляюсь…

У Дома Инвалидов Гортензия села в фиакр, который доставил ее на набережную Вольтера, где находилась мастерская художника. И здесь тоже воспоминания… После представления ко двору и последовавшей за ней попытки освободить Джанфранко Гортензия нашла здесь временный, но не менее гостеприимный кров. Здесь, к ее изумлению и восторгу, ее нашел Жан, и они провели несколько самых незабываемых часов. Погруженная в эти мысли, она постучала в зеленую дверь мастерской.

– Войдите! – рявкнул знакомый голос. – Но кто бы вы ни были, не мешайте мне!

Гортензия осторожно открыла дверь и вошла. Художник действительно с головой ушел в работу. Облаченный в свою любимую просторную блузу из красной фланели, Эжен Делакруа, со всклоченными волосами, лицом, перепачканным краской, лихорадочно трудился над огромным полотном, взглянув на которое Гортензия покачнулась, как от удара…

Смело взбираясь на покрытую убитыми баррикаду, увлекая за собой народ, возникшая из дыма пушечных залпов Свобода, размахивая трехцветным флагом, рвалась вперед, как будто стремясь вырваться из рамок картины. Ошибиться было невозможно, это был бой за Ратушу, свидетельницей которого была Гортензия. Бежевые и серые фасады домов, очертания собора Парижской Богоматери и почти полностью скрытое клубами дыма июльское небо… Это было эпическое повествование о тех событиях, и оно никого не могло оставить равнодушным. Что же до самой Свободы с обнаженной грудью, к которой было обращено разгоревшееся лицо человека с ружьем, которому художник придал свои черты, у нее был прекрасный профиль Фелисии, с ее чистым высоким лбом. Это была несомненно она, пусть даже художник и придал ей больше физической силы и мощи, чем это было у оригинала. Высокая и тонкая фигура графини Морозини не могла служить моделью для оживления рубенсовских форм, символизировавших силу. Но лицо!

Погрузившись в созерцание, Гортензия и не заметила, что Делакруа перестал писать и стоял теперь с ней рядом, вооруженный, как копьем, длинной кистью, которой он прорисовывал небо.

– Если не ошибаюсь, картина вам нравится? – произнес Делакруа таким обыденным тоном, будто они расстались только вчера.

Она перевела на него взгляд, в котором читалось восхищение с грустью пополам.

– Она понравилась бы мне еще больше, если бы Свобода сама была на воле.

Художник положил мольберт и кисть, вытер о тряпку руки и со всем изяществом светского человека поцеловал кончики пальцев посетительнице. Его черные глаза искрились неподдельной радостью.

– Сегодня на меня поистине снизошло благословение господне, ибо на Рождество мне послан ангел, – весело сказал он. – Я бесконечно счастлив вновь увидеть вас, мадам. Однако что вы только что сказали о моей Свободе? Она арестована? Это что, дело рук австрийцев?