Волки на переломе зимы

Ройбен несколько секунд сидел, провожая глазами брата, поднимавшегося на крыльцо к матери. Каким стройным и подтянутым он выглядел, как шли ему короткие, всегда тщательно причесанные каштановые волосы и строгий и официальный черный костюм католического священника.

Ройбену очень хотелось тоже пойти туда, посмотреть, как Джим впервые увидит Лоррейн, и Джейми, и Кристину, но он не мог так поступить. Он, как сказал недавно, твердо знал, что это час Джима, и только Джима. И вовсе ни к чему стоять там, как мрачное неотвязное напоминание обо всем, что они с Джимом делят между собой знание, недоступное всему остальному миру.

Он включил зажигание и покатил домой, в Нидек-Пойнт.

33

Нидек-Пойнт, одиннадцать вечера. В доме тихо, свет погашен. Лаура давно ушла в лес в обществе Беренайси. Феликс и Фил вернулись из лесу рано, и Феликс отправился спать.

Под беззвучным моросящим дождем Ройбен в одиночестве спустился с пригорка. Он направлялся к флигелю, в окне которого слабо светился огонь, надеясь, даже молясь про себя, чтобы отец еще не лег спать, чтобы они могли посидеть и поговорить.

Он испытывал легкий голод, на душе у него было неспокойно, и немного щемило сердце.

Он знал, что в Сан-Франциско все обернулось хорошо. Собственно, он и с самого начала не сомневался в этом. Лоррейн и дети остались у Грейс до конца недели. Грейс не хватало слов для того, чтобы выразить свое счастье. А к вечеру пришли фотографии. Все семейство за ленчем – восторженный отец между своими детьми, счастливая Лоррейн, а рядом веселая и довольная жизнью Селеста. Кристина и улыбающийся до ушей отец у камина. Грейс с внуком и внучкой. И стройный и подтянутый Джейми, позирующий рядом с гордым отцом для обязательной семейной хроники.

Тему перспектив жизни Джима никто не затрагивал. Но Ройбен нисколько не сомневался в том, что Джим ни за что не выпустит из рук доставшееся ему редкостное, бесценное сокровище, которое должно было смягчить все ухабы на предстоящем впереди жизненном пути.

Ройбен же оставался в одиночестве и никак не мог успокоиться.

Подойдя ближе к маленькому коттеджу, он разглядел за окном двоих людей, слабо освещенных огнем камина. Один был его отец – голый и босой, – а вторым – Лиза, одетая в одно из своих излюбленных платьев с кружевами у шеи.

Отец обнимал Лизу и страстно целовал ее; Ройбен никогда прежде не видел, чтобы мужчина с такой страстью целовал женщину. Он стоял, изумленный, отдавая себе отчет в том, нужно уйти или хотя бы отвернуться, но не мог. Каким же здоровым и сильным выглядел его отец и какой податливой и хрупкой казалась рядом с ним фигура Лизы, длинные волосы которой нежными движениями расплетал Фил.

Ройбен видел в свете гаснущего камина, как они пошли к винтовой лестнице, ведущей в мансарду. В широкое окно звучно бились дождевые капли. Ледяной ветер с океана играл в деревьях, сотрясал ветки, и терраса и дорожка были усыпаны палыми листьями.

Ройбен ощущал себя подавленным и странно возбужденным. Он, конечно, радовался за Фила. Он знал, что совместная жизнь отца и матери закончилась. Собственно, это он осознал уже несколько лет назад. И все же сейчас это понимание пришло к нему с новой ясностью, и он вдруг почувствовал себя совершенно одиноким. Он был почти уверен в том, что Лиза, несмотря на одежду и манеру вести себя, не женщина, а мужчина, и сейчас его слегка изумило и даже восхитило то, насколько мало это значило для него. Никакой «нормальной» жизни не бывает. Есть только жизнь.

Он неподвижно стоял в темноте, постепенно ощущая, что замерз и промок, и что его ботинки полны воды, и что надо подняться на пригорок и вернуться в дом. Он смотрел на темневшие поблизости деревья, на сосны, возвышавшиеся над порослью карликового дуба, на темные искривленные контуры монтерейских кипарисов, всегда тянущихся к недосягаемому, и почувствовал странное желание сбросить одежду и уйти в лес в одиночестве – вырваться из скорлупы этого слишком уж человеческого дискомфорта в иную, дикую реальность.

Внезапно он услышал в кронах деревьев новые звуки – стремительный шорох, потрескивание веток – и в следующее мгновение ощутил шеей горячее дыхание. Он сразу узнал и когти, стиснувшие его плечи, и зубы, рванувшие его воротник.

– Да, – прошептал он, – рви его, моя дорогая.

В следующую секунду он обернулся и прижался к ней, ощутив лицом нежный мех, а она срывала с него костюм и рубашку, будто разворачивала подарок. Он стряхнул с ног ботинки, а она стащила с него брюки. Полетело в сторону разодранное белье, и ее лапы погладили его обнаженные плечи и ноги.

Ройбен продрог до костей, но все же сдерживал превращение; он грубо теребил руками ее гриву, а она любовно вылизывала его все еще человеческое лицо и смеялась низким рокочущим смехом.