Волки на переломе зимы

Ройбен пришел в такую ярость, что ему пришлось стиснуть зубы, чтобы не наговорить лишнего. Зато Фил даже глазом не повел.

Грейс поспешно и неловко выскочила из-за стола, подбежала к Селесте и помогла той подняться, хотя в этом не было никакой реальной необходимости.

– Ты устала, ты сильно устала, – заворковала она. – Между прочим, усталость тебе очень, очень вредна!

Ройбен вновь изумился, на этот раз тому, что Селеста приняла эту заботу как должное, без малейшего намека на хоть какую-нибудь благодарность.

Грейс увела Селесту из комнаты, было слышно, как они поднимались по лестнице. Ройбену очень хотелось заговорить с отцом, но Фил с задумчивым видом смотрел в сторону. Можно было подумать, что он целиком и полностью выпал из нынешних времени и пространства. Сколько же раз Ройбену доводилось видеть на лице Фила такое выражение?

Мужчины сидели в молчании, пока не вернулась Грейс. Она долго и пристально глядела на Ройбена и в конце концов сказала:

– Я и представить себе не могла, что ты способен на такой гнев. Должна признаться, что это было страшновато.

Она принужденно хохотнула, Фил ответил ей коротким сдавленным смешком, и даже Джим заставил себя улыбнуться. Грейс накрыла ладонью лежавшую на столе руку Фила, и они коротко, понимающе переглянулись.

– Страшновато, говоришь? – произнес Ройбен. Его все еще трясло от ярости. Он был возмущен до глубины души. – Послушай, мама, я не знаменитый врач вроде тебя и не практикующий юрист вроде нее. И не священник-миссионер из трущоб вроде тебя, Джим. Но я совершенно не такой, каким она меня здесь описывала. Но никто из вас слова не сказал в мою защиту. Никто. Что ж, у меня есть мои мечты, мои цели, мои устремления, и пусть они и не ваши, но они мои. И я всю жизнь стремлюсь к ним и работаю ради этого. Так вот, повторяю, я совсем не тот человек, каким она старалась меня выставить. Ладно, пусть у вас не хватило духу защитить меня, но уж за отца-то можно было заступиться! Он-то ничем не заслужил ее укусов.

– Нет, конечно, нет, – поспешно сказал Джим. – Конечно, нет. Но, Ройбен, ведь она может передумать и все-таки сделать аборт. Ты хоть это понимаешь? – Он понизил голос. – Ведь мы только потому и сидели здесь и слушали все это. Мы просто не хотим, чтобы она сорвала свое зло на младенце.

– Ой, да ну ее к черту! – Ройбен тоже понизил голос, хотя от злости его так и подмывало кричать во всю глотку. – Не сделает она никакого аборта – после того как подписалась под этими денежными документами! Она не сумасшедшая. Она просто подлая и трусливая, как все нахалы. Но не сумасшедшая. Я же больше не намерен сносить ее оскорбления. – Он поднялся. – Папа, я прошу прощения за то, что она сказала тебе. Это было грубо и гнусно, как и все, что она произносит.

– Ройбен, об этом не стоит даже говорить, – спокойно ответил Фил. – Я всегда глубоко жалел ее.

Эти слова не на шутку озадачили и Джима, и Грейс, но Грейс, кажется, удачнее справлялась с захлестывавшими ее эмоциями. Она так и сидела, крепко держа мужа за руку.

Фил первым нарушил молчание, воцарившееся после его слов.

– Я ведь, сынок, рос так же, как и она, и всего, что у меня есть, добивался трудом и только трудом. Она еще не скоро, очень не скоро, поймет, чего же на самом деле хочет. Ройбен, прошу тебя, будь с нею терпеливым – ради ребенка. Не забывай, что этот ребенок освобождает тебя от Селесты и Селесту – от тебя. А ведь это не так уж плохо, правда?

– Ты прав, отец, прости, – сказал Ройбен. Ему сделалось стыдно, очень стыдно.

С этими словами он вышел из комнаты.

Джим отправился за ним. Он молча поднялся вслед за братом по лестнице и, обогнав Ройбена в дверях, первым вошел в его спальню.

В небольшом камине горел язычок газового пламени. Джим расположился в своем любимом обитом гобеленом кресле, стоявшем перед огнем.

Ройбен остановился было на пороге, но потом вздохнул, закрыл дверь и направился к кожаному креслу, стоявшему напротив того, в которое уселся Джим.

– Дай-ка я кое-что скажу сразу, – начал он. – Я знаю, что виноват перед тобой. Сознаю, какое бремя взвалил на тебя, когда на исповеди рассказал тебе об ужасных, невыразимых вещах и связал тебя обязанностью хранить мою тайну. Джим, случись это позже, я не стал бы этого делать. Но когда я пришел к тебе в тот раз, это было необходимо мне.

– А теперь у тебя нет такой необходимости, – тусклым голосом сказал Джим; его губы тряслись. – Потому что теперь у тебя есть компания вервольфов в Нидек-Пойнте, так ведь? И, конечно, Маргон, достопочтенный жрец безбожной веры, да? А ты собираешься поселить своего сына в одном доме с ними. Как ты себе это представляешь?

– Давай подумаем об этом, когда ребенок появится на свет, – сказал Ройбен. Он задумался на несколько секунд и продолжил: – В тебе нет презрения к Маргону и остальным. Я точно это знаю. Ты, скорее всего, попытался, и у тебя не получилось.