Волки на переломе зимы

Пожалуй, можно сделать только одно – решил он: не смотреть на Лесных джентри. Не смотреть на эту странную женщину. Не копаться в собственных мыслях. А смотреть на совершенно натуральных и материальных обитателей этого мира, которые, куда ни повернись, искренно радуются столь приятному времяпрепровождению. Он проникся непоколебимой решимостью вести себя именно так и не видеть потусторонних гостей.

Но у него было другое занятие. Искать. Теперь он высматривал и справа, и слева, и прямо перед собой ту фигуру, которая страшила его больше всего на свете, – фигуру Марчент.

Ему послышалось, или кто-то за его спиной только что сказал: «Да, в кухне, там ее и нашли»?

Он направился мимо огромной елки к открытым дверям оранжереи. Там было столь же многолюдно, как и во всех прочих помещениях. В свете развешанных под потолком многочисленных разноцветных лампочек и золотистых светильников густая тропическая зелень выглядела почти нелепо. Повсюду среди шпалер и кадок находились гости, но где же она?

Возле круглого мраморного столика, который Ройбен и Лаура в свое время облюбовали для трапез, стояла изящная женщина. Ощущая холодок под кожей, он направился к стройной светловолосой женщине, к этой хрупкой фигурке, но вдруг, когда он вступил под своды соприкасающихся ветвями орхидей, женщина повернулась и улыбнулась ему, женщина из плоти и крови, одна из бесчисленных и безымянных счастливых гостей.

– Какой красивый дом, – сказала она. – Даже и не подумаешь, что здесь могло случиться что-то ужасное.

– Да, вы правы, – ответил он.

Похоже, что у нее на кончике языка вертелось еще множество вопросов, но она лишь сказала, что очень рада тому, что попала на праздник, и с этими словами удалилась.

Подняв голову, Ройбен рассматривал пурпурные цветы. Он почти не замечал шума, ему казалось, будто он один, вдали от всех и вся. Он слышал голос Марчент, рассказывавшей ему об орхидейных деревьях, прекрасных орхидейных деревьях; это Марчент заказала когда-то эти деревья для этого дома – и для него. Эти деревья доставили сюда за многие сотни миль за деньги живой Марчент, и сейчас они стояли здесь, живые, согнув ветки под тяжестью множества трепещущих цветов, а Марчент была мертва.

Кто-то подходил сзади, и ему волей-неволей нужно было повернуться и выслушать чье-то приветствие или прощание. Показалась парочка с тарелками и бокалами в руках, рассчитывавшая завладеть этим столиком. А почему бы и нет?

И как раз в момент поворота он увидел на противоположной стороне огромного помещения того, кого искал; это, вне всякого сомнения, была Марчент, почти неразличимая в тени на фоне темной, отражающей свет стеклянной стены.

Вот только сейчас по ее лицу можно было с уверенностью определить, что она ясно понимает все происходящее; ее светлые глаза остановились на его лице точно так же, как днем в деревне, когда она стояла вполоборота к нему и слушала улыбающегося Элтрама, который стоял рядом с нею. Из искусственных сумерек ее выделял какой-то странный слабый свет, не имевший видимого источника, и в этом свете он отчетливо видел, как блестела кожа ее гладкого лба, как сияли ее глаза, как сверкали жемчуга, обхватившие ее шею.

Он открыл рот, чтобы позвать ее, но не смог издать ни звука. А потом, прежде чем его сердце успело стукнуть хотя бы раз, фигура сделалась ярче, замерцала и тут же выцвела и сделалась невидимой. По стеклянной крыше дробью ударили дождевые капли. По стеклянным панелям стен серебряными струями хлынула вода, и, куда он ни смотрел, само стекло мерцало точно так же. Марчент. Скорбь и страстное стремление болезненной пульсацией отдавались в его висках.

Сердце Ройбена замерло.

В ее лице не было ни страдания, ни отчаяния, ни слез. Но что же на самом деле означало выражение этих серьезных, этих задумчивых глаз? Что могут знать мертвые? Что могут чувствовать мертвые?

Он приложил обе ладони ко лбу. Его ударил озноб. Кожа под одеждой вдруг сделалась горячей, ужасно горячей, а сердце продолжало давать перебои. Кто-то спросил, как он себя чувствует.

– О, спасибо, все в порядке, – ответил он и, повернувшись, вышел из комнаты.

В большом зале было прохладнее и приятно пахло свежей хвоей. Сквозь открытые окна доносилась негромкая торжественная музыка. Пульс постепенно возвращался к норме. Жар быстро проходил. Мимо промелькнула стайка хихикающих девочек-подростков, спешивших в столовую, вероятно, чтобы просто посмотреть, что там и как.

Появился Фрэнк, извечно доброжелательный Фрэнк, способный затмить светским лоском самого Кэри Гранта, без единого слова вложил в руку Ройбена бокал с белым вином и лишь потом спросил, вскинув брови:

– Может быть, что-нибудь покрепче?

Ройбен покачал головой, с благодарностью поднес бокал к губам – славный, холодный, ароматный рислинг – и тут обнаружил, что снова стоит в одиночестве перед горящим камином.