Волкодав

Глузд Несмеянович сидел молча, но Волкодав отметил про себя, что ладонь кнеса то гладила дубовый поручень стольца, то стискивала его так, что крепкое дерево готово было растрескаться. Боярин Лучезар был полон такого достоинства, словно это его, а не Волкодава пытались несправедливо винить. Венн внимательно следил за ним взглядом, ловя малейшие приметы, способные поведать ему о телесном здоровье и намерениях Лучезара. И вскоре убедился, что верные отроки всё-таки передали якобы постившемуся вожаку чашу вина и крупинку серого порошка. Одну-единственную. Чтобы до предела обострились чувства и разум, а каждый мускул заиграл убийственной силой. То-то плечи боярина бугрились под плащом так, словно он полночи упражнялся с мечом. Когда Лучезар мельком встретился с ним взглядами, Волкодав окончательно понял, что не ошибся. Налитые кровью глаза и зрачки, как две булавочные головки. Волкодав ещё по каторге помнил, на что способен человек в таком состоянии.

Третий раз в одно лето дерусь на Божьем Суде… – подумалось венну. Но впервые – за свою честь. Хотя это с какой стороны посмотреть…

Глузд Несмеянович поднялся на ноги, и народ заволновался. Началось!..

– Боярин, – обратился кнес к Лучезару. – Ты знатного рода и можешь потребовать замены себе на бой против этого человека. Желаешь ли ты замены или предпочтёшь сам отстаивать свою правоту?

Плишка и Канаон одновременно посунулись вперёд. Волкодав казался им, верно, противником как раз по зубам. Но Лучезар ответил:

– Моя честь такова, что её не может нарушить прикосновение безродного человека и негодяя. Я сам отплачу ему за сестру.

Волкодав изумлённо спросил себя: неужели Лучезар до такой степени презирал Богов и ни во что не ставил Их Суд?.. Потом вспомнил: приверженцев серого порошка трудно было мерить аршином здравого разума. Чего доброго, Лучезар вправду уверил себя, будто не он, а Волкодав продавал разбойникам «сестру» и обрекал её смерти!

Кнес между тем повернулся к бывшему телохранителю дочери и сказал:

– Ты, Волкодав, ещё не оправился от ран. Ты тоже можешь возложить своё дело на другого бойца.

Венн переступил с ноги на ногу и произнёс слова, которые галирадцам суждено было запомнить надолго:

– Я буду биться сам, государь. И пусть неправого покарает его же собственный меч.

У Лучезара был отличный и очень дорогой клинок знаменитой нарлакской работы, обоюдоострый и почти в два локтя длиной. На лезвии стояло клеймо славного мастера, рукоять переливалась цветными камнями, привезёнными с Самоцветных гор. Волкодав взялся бы сказать, с какого именно прииска. Достойный меч для знатного человека. Самому кнесу не стыдно было бы носить такой у бедра. Хорошее оружие – первейшее дело для воина. Волкодаву, впрочем, доводилось видеть, как настоящие мастера выходили против железного боевого меча, держа всего лишь деревянный учебный, – и побеждали. Здесь, понятно, всё было иначе. Когда воины вроде Волкодава и Лучезара сходятся дружески размять кости, это очень красиво. Когда они бьются насмерть, это тоже красиво. Но ещё и ужасающе страшно.

Народ стоял очень тихо и смотрел во все глаза, временами забывая дышать. У многих непроизвольно ходили ходуном плечи. Лучезар сразу занёс меч двумя руками и прыгнул вперёд, желая покарать венна за самонадеянность. Волкодав отвёл удар, направив его в сторону и вниз, – из более слабой ладони выскочила бы рукоять. Лучезар удержал. И уже сам перехватил меч венна, устремившийся к шее. Узорчатое лезвие лишь оставило на его плече неглубокий порез.

Оба дрались обнажёнными по пояс, без щитов и доспехов. Того требовал обычай, когда звали Богов судить чью-то жизнь или смерть. Лучезар, отлично сложенный и поджарый, был сыт, силён, подвижен и гибок. Волкодав ещё не отделался от повязок, и правая рука была плотно притянута к телу. Волосы, повязанные тесьмой, липли к потной спине. Каждое столкновение мечей отзывалось тошнотворной болью, от которой дрожали колени. Но Волкодав был прав.