Волкодав

Неслышные тени придут к твоему изголовью
И станут решать, наделённые правом суда:
Кого на широкой земле ты подаришь любовью?
Какая над этой любовью родится звезда?

А ты, убаюкана тихим дыханием ночи,
По-детски легко улыбнёшься хорошему сну,
Не зная, не ведая, что там тебе напророчат
Пришедшие властно судить молодую весну.

И так беззащитно-доверчива будет улыбка,
А сон – так хорош, что никто не посмеет мешать,
И, дрогнув в смущенье, хозяйки полуночи зыбкой
Судьбы приговор погодят над тобой оглашать.

А с чистого неба льёт месяц свой свет серебристый,
Снопы, и охапки, и полные горсти лучей,
Черёмуха клонит душистые пышные кисти,
И звонко хохочет младенец – прозрачный ручей.

И что-то овеет от века бесстрастные лица,
И в мягком сиянии чуда расступится тьма,
И самая мудрая скажет: «Идёмте, сестрицы.
Пускай выбирает сама и решает сама».

8. Прогулки верхом

Волкодав стоял на заднем дворе крома, на площадке для стрельбы из лука, и бил в цель. Если не упражняться, любая сноровка забывается. Он стрелял по-всякому: и просто так, и лёжа, и навскидку с поворота, и бросаясь кувырком через голову, и с коня, сидя на нём охлябь. А заодно приучал Серка слушаться только коленей, голоса и свиста, без поводьев.

Увидев подошедшую кнесинку, он опустил лук и поклонился:

– Здравствуй, госпожа.

– Как твои раны? – первым долгом спросила она. – Заживают?

Он ответил:

– На мне быстро всё заживает, госпожа.

– Ты хорошо стреляешь, – похвалила правительница и потянулась к луку: – Покажи.

Это был могучий веннский лук, высотой до груди стоящему человеку, спряженный добрым мастером из можжевельника и берёзы, оклеенный сухожилиями и рогом и повитый сверху берёстой. Он был способен стрелять и в лютый мороз, и под дождём. Кнесинка взвесила его на ладони, потрогала вощёную кожаную тетиву, и тетива негромко загудела. Страшное оружие. Из таких вот и пробивают дубовую доску за двести шагов.

Девушка внимательно и с явным знанием дела осмотрела лук и не нашла нигде кнесова знамени. Всю воинскую справу Волкодав покупал сам, за свои деньги.

– Ничего в оружейной не берёшь, – заметила кнесинка. – Что так?

– Я не витязь, госпожа, – сказал он. – Я не должен зависеть от вождя.

Кнесинка посмотрела на его руки и спросила:

– Ни щитка, ни перчаток не носишь… Не боишься пораниться?

Неловко спущенная тетива в самом деле могла покалечить. Волкодав сказал:

– В моём деле загодя не изготовишься, госпожа.

Елень Глуздовна попробовала натянуть лук и едва сдвинула тетиву. Чтобы удержать её, как полагалось, возле правого уха, требовалось усилие, равное весу взрослого человека.

Она немного вымученно улыбнулась и спросила:

– А ножи метать умеешь?

Волкодав кивнул:

– Умею, госпожа.

– Покажи.

Венн вытащил из ножен тяжёлый боевой нож и наотмашь, не целясь, запустил им в деревянный столб, сплошь разлохмаченный прежними бросками упражнявшихся. Нож слетел с ладони, перевернулся и засел, войдя в дерево на два вершка. Волкодав сходил за ним и пришёл назад, пряча клинок на место. Кнесинка задумчиво наблюдала за ним.

– Я не хочу, чтобы ты ссорился с Лучезаром, – сказала она погодя.

Волкодав ответил:

– Я не ссорюсь с твоим братом, госпожа.

Она неожиданно попросила:

– Научи меня владеть оружием, Волкодав.

Он подумал и осторожно поинтересовался:

– Прости, госпожа, но ты ведь выросла при дружине. Как вышло, что ты оружию не обучена?

Елень Глуздовна ничего ему не ответила. Только почему-то покраснела, повернулась и молча ушла. Выбрав время, Волкодав в тот же день расспросил Правого. Боярин строго посмотрел на него: что ещё за любопытство? – но затем, видно, рассудил, что телохранитель навряд ли спрашивал ради пустой забавы. И поведал венну, что мать кнесинки была знаменитой воительницей: государь Глузд поначалу состоял у неё простым воеводой. Она погибла в бою с морскими сегванами, и Глузд, оставшийся растить несмышлёную дочку, поклялся, что не допустит для неё такой же судьбы.

– Кнес её сам не учил и нам заповедал, – предупредил он Волкодава.

Тот кивнул:

– Спасибо за науку, боярин…