Волков. Маскарад

— А как же гости? — тихо поинтересовался я. — Они разве не будут искать нас?

— Какая, в сущности, разница?

Когда я развернулся и покорно зашагал, мнимая слабость ее сиятельства тут же исчезла без следа. Меня буквально протащили через весь балкон, но не обратно в бальный зал, а к небольшой дверце. Которая, видимо, вела в будуар — в небольшой комнате горел только ночник, так что я смог разглядеть только общие очертания убранства.

И силуэт Воронцовой, которая уже возилась с застежкой платья, стоя ко мне спиной.

— Будьте внимательны, Владимир Петрович. Ведь я покажу лишь малую часть того, что может быть вашим. Только вашим, целиком и безраздельно — если вы хотя бы задумаетесь… Впрочем, лучше просто помогите мне с платьем — оно слишком тугое. — Воронцова чуть приспустила темную ткань с плеча и обернулась. — Вы ведь не откажетесь выручить даму?

— О нет, ваше сиятельство. — Я осторожно прикрыл дверь. — От такого откажется разве что сумасшедший.

Когда платье с негромким шелестом упало на пол, мне на мгновение вдруг стало стыдно. Перед его величеством, перед Иваном, перед Геловани с Вольским… И почему-то особенно сильно — перед Вяземской.

Но на что только не пойдешь ради отечества.

Глава 27

Утром я проснулся первым. Воронцова еще посапывала, закинув на меня безупречную ногу. Видимо ее Талант каким-то образом работал без непосредственно управления — едва открыв глаза, я ощутил острое и почти сносящее голову желание отшвырнуть бесполезное одеяло, перевернуть ее сиятельство на подушки и продолжить вчерашнее… мероприятие.

Но то ли даже звериные силы изрядно поисчерпались за ночь, то ли я успел кое-как приспособиться к чужому воздействию — разум, хоть и не без труда, подчинил юное и темпераментное тело. И вместо того, чтобы жадно наброситься на Воронцову, я принялся ее разглядывать. Во второй раз… но в каком-то смысле как в первый.

Прохладная белизна кожи, безупречные пропорции, сумасшедшее роскошество плоти и харизма, перед которой не устояла бы даже броня в полметра толщиной. Воплощенная суть женщины. Зрелой, уверенной в себе, хищной, притягательной и одновременно опасной, как самый могучий синтетический наркотик начала двадцать первого века.

Но было и кое-что еще — то, что я то ли не смог, то ли просто не захотел увидеть вчера.

Мелочи, которые выдавали возраст — и не тридцать с небольшим лет, а в раза этак в полтора больше… если не в два. Руки. Крохотные морщинки в уголках глаз — их больше не скрывали ни полумрак, ни очарование момента, ни какая-нибудь хитрая французская косметика.

Впрочем, было и то, что не разглядеть даже самым зорким глазом. Духи, смешанные с ароматом страсти, уже успел улетучиться, и теперь я чувствовал то, что не скрыть ни самым крепким и изысканным парфюмом, ни даже магией.

Сам я перестал стареть уже давным-давном. Точнее, просто в какой-то момент заметил, что мое тело не меняется, застыв в вечном «тридцать с чем-то». Но близкие — пока они у меня еще оставались — все так же менялись, с каждым годом все больше уступая неотвратимому. И даже спустя сотни лет я так и не смогу забыть запах, который не спутаешь ни с чем.

Воронцова пахла старостью. Пока еще далекой, не набравшей силу, способную пробить щит Таланта и превратить пышущую силой и страстью женщину в морщинистую развалину за каких-то пару лет.

Старостью — и болезнью. Не телесным недугом, а тем, что незримо приходит вместе с могуществом, которым человек не может и не должен владеть. Подарок колдуна оказался для Воронцовый тем самым сыром в мышеловке. И пусть она еще не заплатила за него сполна, цена уже давным-давно была посчитана с процентами.

Впрочем, задуматься о печальном я толком не успел: стоило мне слегка пошевелиться, как ее сиятельство открыла глаза, сбросила одеяло и без разговоров перешла к делу. То ли ее ненасытной натуре хватило каких-то пары часов сна, чтобы истосковаться по постельным забавам… То ли того требовал коварный план, наверняка придуманный кем-то другим. В самонадеянного и опасного юнца следовало закачать как можно больше сладкого яда, и обычных прикосновений или даже поцелуев тут явно оказалось бы маловат.

Воронцова отдавалась процессу с жаром, упоением и почти неподдельной радостью, однако на этот раз обошлась без продолжительных игр. Так что уже через полчаса мы расплелись: я остался в постели, изображая выжатого до капли и одержимого блаженством мальчишку, а ее сиятельство завернулась в простыню и устроилась в кресле у столика. Видимо, приближалось время по-настоящему серьезного разговора, и нам следовала перейти в вертикальное положение.

Ну… хотя бы кому-то одному.

— Надеюсь, тебе понравилось. — Воронцова улыбнулась, прищурилась, и повернула голову, подставляя лицо пробивающимся сквозь занавеску утренним лучам. — Должна признать, что не ожидала… такого.

— Я тоже, ваше сиятельство, — отозвался я. — Наверное, я должен извиниться. Обычно я никогда…

— Прошу, называй меня просто — Ольга. — Воронцова чуть склонила голову набок и подмигнула. — Полагаю, теперь мы можем обойтись и без титулов, разве не так?