Волков. Маскарад

Но было и то, что я при всем желании не смог бы назвать подделкой: написанные от руки книги выглядели так, будто их создатели жили еще до Петра Великого. Столетия не оставили на страницах живого места, но то, что уцелело, содержало в себе схемы и обряды, которые вполне могли бы сработать и в этом мире, и даже в моем старом… Если бы нашелся тот, кто отважится их воплотить. От пожелтевшей и хрупкой бумаги буквально веяло могуществом. Древним, недобрым и определенно не предназначенным для болванов вроде Сумарокова… И я мог только догадываться, ради чего его покровитель решил пожертвовать столь ценными экземплярами.

Но уж точно не просто так.

— Отвертится — это вряд ли. — Я вздохнул и откинулся на спинку кресла. — Похоже, тут в другом дело: его ведь нам свои же и сдали. Как барана под нож пустили, получается.

— А чего б такого не пустить? — отозвался Геловани. — Речь произнес. Дело свое сделал. Теперь можно хоть на каторгу, хоть в петлю, мучеником за общее благо.

— А как же Велесова ночь? — Я на всякий случай чуть понизил голос. — Для ритуала колдуну нужно пять человек, а он уже и так лишился троих.

— Ну… полагаю, с этим у него трудностей уж точно не возникнет. Не забывай, капитан — мы в блистательном Санкт-Петербурге. — Геловани мрачно усмехнулся. — Здесь всегда хватало тщеславных идиотов, готовых рискнуть и честью рода, и даже собственной головой.

— Увы, тут вы правы, Виктор Давидович. — Я против своей воли вспомнил печальную участь старика Вяземского, Меншикова, Милютина и его превосходительства генерала Валуева. — Иначе колдун вряд ли смог бы с такой легкостью находить себе сторонников.

— Так что я бы на твоем месте сейчас думал вовсе не про Сумарокова. — Геловани махнул рукой. — А о том, что бы ты сам сделал на месте заговорщиков.

— Я бы в первую очередь заподозрил, что коварный и двуличный Волков, получив от ее сиятельства графини заманчивое предложение, тут же побежит докладывать начальству, — проворчал я. — То есть, вам. Или лично его величеству.

— Верно мыслишь, капитан. — Геловани кивнул, чуть наклонился чтобы устроиться поближе ко мне, и закончил: — Значит, у них есть план и на такой случай.

Я молча кивнул и выбрался из кресла. В этой части зала размещались полицейские чины и сам государственный обвинитель. Формально я имел отношение и к первым, и даже ко второму, однако все-таки предпочел устроиться чуть подальше, среди «болельщиков» — почетных гостей и назначенных высочайших повелением заседателей. Там можно было обсуждать происходящее, не стесняясь в выражениях, да и вид с верхних рядов открывался поинтереснее.

— Владимир Петрович, давай к нам! — Иван хлопнул ладонью по пустующему креслу между собой и Горчаковым. — Сейчас приведут…

Не успел я усесться, как со стороны трибуны послышался грохот деревянного молотка, и все разговоры в зале моментально стихли.

— Владимир Александрович. — едва слышно прошептал Иван, вытягивая руку. — Мой почтенный дядюшка.

Разумеется, я уже успел узнать крупного мужчину с пышными усами, которые срастались с наполовину поседевшими бакенбардами. Облаченный в парадную форму генерала от инфантерии великий князь Владимир Александрович Романов — брат императора — занял место за столом председателя, сменив на сегодня возглавлявшего Государственный совет старика. Если память мне не изменяла, в моем мире его высочество после войны мало интересовался политикой и почти отошел от дел, однако в качестве командующего гвардией успел поучаствовать в подавлении революции девятьсот пятого года.

Ходили слухи, что он лично отдал приказ стрелять по рабочим в день, который потом назвали Кровавым воскресеньем. Вряд ли хоть кто-то точно знал, так ли оно было на самом деле, однако я ничуть не удивился подобному выбору государя. Суд над Сумароковым обещал стать одним из самых громких и значимых событий нынешнего года, так что возглавлять процесс его величество назначил человека опытного, решительного и, что куда важнее, полностью лояльного собственному роду и короне.

— Ну, сейчас он им задаст! — Иван радостно потер руки. — Пощады не будет.

— На месте вашего высочества я бы не радовался раньше времени, — тихо проговорил Горчаков. — У Сумарокова хватает друзей в этом зале. И один из лучших столичных адвокатов.

— Кто? — фыркнул Иван. — Этот худосочный сопляк?

— Это Павел Чехов. Любимый ученик Анатолия Федоровича Кони. — Горчаков недовольно нахмурился. — Удивительно, как его вообще уговорили взяться за это дело!

Пока великий князь Владимир Александрович зычным голосом зачитывал положенное по регламенту вводное слово председателя, я разглядывал защитника Сумарокова — светловолосого парня примерно моих лет. Гладко выбритого, поджарого, с цепким внимательным взглядом.

И спокойного, как бронепалубный крейсер. Чехов всем своим видом излучал уверенность. Если не в благоприятном — для подсудимого, конечно же — исходе сегодняшнего процесса, то в своих силах уж точно.