Вольное царство. Государь всея Руси

– Эй ты, кологрив! Что ж к черному двору едешь? Поезжай в объезд мимо вон той часовенки! – крикнул вознице Курицын.

Колымага остановилась. Соскочив с запяток, Саввушка отворил дверцы и отодвинул занавеску. Государь, увидя Курицына, воскликнул весело:

– Ба, Федор Василич! Бают, на ловца и зверь бежит. Яз к тобе, а ты мне навстречу. Что ж ты с больными ногами пешком ходишь?

– А мне до Успенья недалече проходными-то дворами, потому яз пеш ранее тобя поспел. Днесь оттепель. Будто весной пахнуло, и пешочком пройти приятно. Вот яз с палочкой и заковылял к собе домой.

– Не обессудь, Федор Василич. Яз к тобе обедать.

– Рад такой чести, государь! Ну, яз сяду с тобой. Твой кологрив заплутался: вместо красного крыльца повез тя на черный двор, с другой стороны в сей переулок заехал. – Дьяк испытующе взглянул на государя и спросил: – Что ж ты, государь, в такой день не со снохой и внуком обедаешь, а ко мне, старику, едешь? Опять нелады?

– Не разумеет она меня и высокоумничает, как и Патрикеевы. Будто сговорились.

Дьяк вздохнул и молвил:

– А может, и впрямь сговорились?

Государь не ответил, и они молча доехали до красного крыльца хором дьяка Курицына.

Обедал государь один на один со своим старым другом, отдельно от его семьи. Иван Васильевич был задумчив и вдруг проговорил:

– Митрополит ныне, венчая, ко времю сказал внуку, вернее, снохе моей: «Будь послушен деду!» Тяжко мне, Федя. Чую, не будет норовить мне внук-то…

– Да-а, государь! – мрачно промолвил Курицын. – Софья-то Фоминична умней твоей снохи. Да и свояк твой, господарь молдавский, мутит Елену Стефановну. Привык он государевы дела решать токмо силой да саблей, а не разумом.

– Феденька! Все мысли мои ведаешь ты.

Государь замолчал и опять задумался.

– А на Симона, государь, не очень-то полагайся, – продолжал Курицын. – Помни, что земли у него несколько тысяч сох. Наивеликий он у нас на Москве вотчинник. Не беднее Геннадия новгородского.

– Разумею все, Феденька, – сказал Иван Васильевич. – В государствовании всякая палка не токмо о двух концах, а, вопреки естеству своему, о четырех концах!.. Ныне вот мыслил яз, мы с тобой, и внук, и сноха, и Патрикеевы – все заедин будем, ан сноха не норовит мне, высокоумничает и внука высокоумием своим с пути сбивает.

Федор Васильевич из одной сулеи налил сладкой мальвазии себе и государю и произнес:

– Здоровье твое, государь!

– И твое, Феденька, – чокаясь, сказал Иван Васильевич. – Видел яз на венчании Симона-то, следил за ним и понял, что и он тоже некои мысли мои добре разумеет и не будет в борьбе с государством за церковные выгоды лезть на рожон, а потщится уступить малую часть церковных земель государству, дабы большую часть собственных земель сохранить за собой, и даже больше отдать земли не из московских церковных вотчин, а из новгородских.

Иван Васильевич замолчал и грустно посмотрел на Курицына.

– Сноха твоя Олена сего уразуметь не может и внука сбивает… Да и Патрикеевы сего не разумеют.

– Яз за воссоединение всех искони русских православных земель с нами, а Патрикеевы за мир с папой и с зятем моим Лександром, верным его слугой. Яз разумею, единая поддержка нам на Литве – православные по грецкому закону, а за что и в Литве стоят все русские князья и все русские селяне и черные люди. Яз при тобе о сем снохе Олене сказывал, а ты беседовал с ней?

– Не разумеет она, государь. Одно твердит: «Сие все невежество и суеверие!» Вопче, как ты сказываешь, «высокоумничает». А у меня есть еще, государь, вельми любопытные вести: жалобы на посла нашего к султану Баязету, на боярина Михайлу Плещеева. Жаловались турские вельможи Менглы-Гирею, что Михайла при представлении султану не падал ниц и не совершал никаких положенных обрядов, которые совершают все послы иноземных королей и даже послы самого германского кесаря. Вельми дерзок он. Непривычное для султана и для его турского двора было обращение Михайлы перед представлением Баязету: не захотел он говорить ни с кем из пашей и даже с самим великим визирем, а требовал токмо разговора от твоего имени с самим султаном. Так же надменно вел он собя, когда говорил с самим Баязетом. Но все же в конце беседы султан заявил, что хочет быть в дружбе и любви с московским государем и подписать докончанье о торговле. Мало того, Баязет подарил Михайле халат с своего плеча и мешочек с золотыми корабленниками, а боярин Плещеев подарка не принял и заявил, что у него своего всего в достатке и он ни в чем нужды не ведает…

– Добре, – одобрил государь, – ничем Михайла нам никакой нечести не учинил. А сам-то султан жаловался на посла?

– Жалоб от султана не было. Султан, отпустив с честью Плещеева, послал с ним к тобе своего посла и своих гостей-купцов, а в городе Путивле наместник зятя твоего, по имени Богдан Федорович, ни посла турского, ни русских гостей, ни заморских гостей, бывших с ним, как жалуется Плещеев, не пропустил. С Литвой зреет война, государь…