Вольное царство. Государь всея Руси

– Мужики нам красного петуха подпустили, государь. Зарево как раз за стеной, над нашим овином пылает… Добре еще, что в овине одна пустая солома. Токмо на днях рачением келария отца Еремея обмолотились и зерно в каменные амбары свезли, а часть его уж на мельницах в размол пошла… Уберег Господь братию от голода. Доложи и о сем, княже Василь Иваныч, родителю своему.

Василий Иванович на это ничего не ответил, сделав вид, что снова заснул, и даже раза два нарочито громко всхрапнул…

На второй Спас, шестого августа, пока еще шла ранняя обедня, Василий Иванович прискакал в Москву и направился прямо к отцу в хоромы. Он застал государя за первым завтраком.

– Будь здрав, государь-батюшка, – поздоровался он с отцом.

– Будь здрав и ты, сынок! Пошто не у Троицы?

– Был яз у Троицы-то, да поспешил к тобе прискакать, – ответил Василий Иванович.

– Пошто прискакал-то? Али беда там какая?

– Беда, государь-батюшка. Дозволь сказывать подробно?

Иван Васильевич поднял удивленно брови:

– Сказывай, какая беда…

– Зло среди мужиков против монастырей и попов пошло за земельные запашки. До драки с кольями и до увечий доходит. А в сей раз келарю, отцу Еремею, последние зубы начисто все выбили, а ночью монастырский овин подожгли…

– Н-да!.. – заметил Иван Васильевич. – Худо сие! Токмо особой беды в сем нет. Мужик-то хоша всегда за веру и церковь стоит, но за добро свое он больше стоит…

На первый день Пасхи тысяча пятьсот второго года, апреля шестого, государь Иван Васильевич, разговевшись в своей семье, не остался отдыхать у княгини, а поехал навестить тяжко больного друга своего Федора Васильевича.

Все семейные Курицына радостно и почтительно встретили государя и провели его в опочивальню больного.

– Ну, вот и яз к тобе, Феденька. Будь здрав! – сказал государь и трижды, по обычаю, облобызался с Федором Васильевичем. – Христос воскресе!

– Воистину воскресе, государь! – ответил Курицын. – Вот и весна наступает. Вращается круг времени своим чередом, а яз уж совсем изнемогать начинаю. Слабею, государь. Чую, лета сего мне не дожить…

– Доживешь, Бог даст! – ободряюще молвил Иван Васильевич. – Всяк может заболеть, а заболеть – еще не значит умереть. – Иван Васильевич шутливо улыбнулся и добавил: – Не торопись, Феденька, дел у нас еще много не доделано.

– Сие, государь, – усмехнувшись, ответил Курицын, – для смерти не отсрочка. Ну, да не беда, бессмертных ведь нет, так уж природой положено для всего живого, а дел всех государевых, хоть и бессмертным будь, все равно не переделаешь!..

– Так природой-то положено, – печально ответил государь. – Токмо, Феденька, дружбой человеческой тоже положено о друзьях грустить. – Государь нагнулся и поцеловал в лоб своего дьяка: – Федор Василич, не устал ты? Может, мы с тобой в другой раз побаим?

– Нет, государь, седни побаим. Нужно мне с тобой баить, и, чую, тобе со мной тоже нужно, пока мысли мои еще ясны. В тяжелые времена яз ухожу от тобя, государь. И пока жив, все еще хочу на пользу послужить.

– Дела пошли, Феденька, у нас – и смех и грех! – улыбаясь, проговорил Иван Васильевич. – У Троице-Сергиевой обители монахи, сказывал мне сын Василий – на его глазах все случилось, – запахали пустоши у озерецких мужиков, а те пришли с кольями, выбили монахов с пашни, которым ребра переломили, которым головы пробили, а келарю отцу Еремею все зубы начисто выбили, да ночью еще петуха красного пустили, овин монастырский подожгли…

Курицын слегка улыбнулся:

– Вот тобе, государь, и православные люди!

Государь сдвинул брови:

– Вестимо, православные! Помню, бабка Софья Витовтовна говаривала мне, еще отроку: «Богу молись, а попам и монахам не верь». А ведь она православной была. Но и яз кое-чему сам научился и к сему добавлю: «Мужики-то православные Богу истово молются, а когда им выгодно, и самого Бога с кашей съедят».

Курицын громко засмеялся:

– Истинно, государь, истинно! Съедят! Беспременно съедят и не токмо не подавятся, но даже и не поперхнутся! Чисто сие все изделают…

– А все же, Феденька, тревожит мя, как бы папа рымский и ляхи не стали бы слухи пущать, что, дескать, Русь за православную веру и за православные церкви в Литве борется, а у собя свои православные монастыри притесняет.