Волною морскою (сборник)

Ходят к нам — Евгений Львович, хороший человек, и Рафаэль, армянин один, музыку преподает. Виктор называет их «интели». Интеллигенция, значит. Только если Евгений Львович, чувствуется, действительно человек культурный, то Рафаэль, извините, нет. Вот он выходит из туалета, ручками розовыми помахивает и — к Евгению Львовичу. На меня — ноль внимания, будто нет меня.

— В клозете не были? Сильное впечатление. — Разве станет культурный человек о таких вещах? Тем более с первым встречным. — А вы, позвольте спросить, с патроном чем занимаетесь?

— Я историк… Историей. — Евгений Львович оглядывается будто провинился чем. Вид у него — не сказать чтоб здоровый, очки прихвачены пластырем. И каждый раз так — задумается и говорит: «Все это очень печально».

А хозяина стали они звать патроном. Патрон да патрон.

— Давно, Евгений Львович, с ним познакомились?

Чего пристал к человеку? Ты сам с Евгением Львовичем познакомился только что. Урок кончился — и давай топай.

— В конце октября. На Лубянке, у камня. Знаете Соловецкий камень?

— Ага, — говорит Рафаэль. — А что он там делал?

Ох, какие мы любопытные, всюду-то мы норовим нос свой просунуть! Не нравится мне Рафаэль. Хотя я нормально в общем-то ко всем отношусь. Кто у нас не служил только.

— Шел мимо, толпа, подошел… — отвечает Евгений Львович.

Потом патрон домой его повез, в Бутово. О, думаю, Бутово. Мы соседи, значит.

— Никогда прежде не ездил с таким комфортом.

И чего ты, думаю, расстраиваешься? Все когда-нибудь в первый раз.

— Беседовали, представьте себе, — говорит, — о патриотизме.

У Рафаэля сразу скучное лицо.

— Но разговор получился славный, я кое-что себе уяснил. Знаете, когда имеешь дело только с людьми из своей среды… Многое как бы само собой разумеется…

Да чего ты перед ним извиняешься? — думаю.

Евгений Львович про женщину рассказывает про одну:

— Представьте себе, муж расстрелян. Обе дочери умерли. В тюрьме рожает мертвого ребенка. И такой несгибаемый, непрошибаемый патриотизм. Что это, по-вашему?

Рафаэль плечом дергает:

— Страх. Не знаю. Коллективное помешательство.

— Вот и наш с вами, как вы его назвали? — патрон — высказался в том же духе. А по мне — нет, не страх. Книгу Иова помните?

Рафаэль кивает. Как они помнят! Все у них, главное, какое-то свое.

— Перед Иовом ставится вопрос: «да» или «нет»? Говорит он миру, творению «да» или, как жена советует…

— «Похули Бога и умри».

— Вот-вот. Именно. А ведь Советский Союз для тех, кто тогда в нем жил, и представлял собой — весь мир. Так что…

— Это натяжка, Евгений Львович. Многие помнили еще Европу.

— Кто-то помнил. Как помнят детство. Но оно прошло. И осталось — вот то, что осталось. Советский Союз и был — настоящее, всё. Теперь у нас есть — заграница. А тогда: либо — «да», либо — «нет», «похули и умри».

Рафаэль голову склонил набок:

— Что-то есть в этом. Можно эссе написать.

Евгений Львович уже не таким виноватым выглядит.

— Какой у вас, Рафаэль, практический ум!

— Был бы практический… — Рафаэль глазами обводит контору. — Десять лет на коробках. И какой же историей вы занимаетесь? Советской? ВКП(б)? Патрон ее в институте должен был проходить. Ему ведь — сколько? Лет сорок?

— Нет, — улыбается Львович. Смотри-ка ты, улыбнулся! — Нам пришлось начать сильно издалека. Мы занимаемся, скажем так, священной историей. В начале сотворил Бог небо и землю.

Чего он так голос-то снизил?

— Да-а… — Рафаэль поводит головой влево-вправо, а в глазах — смешочек стоит. — А ведь это замечательно, разве нет? Дает, так сказать, шанс. Ведь ученик-то наш! С вами историей, от Ромула до наших дней, со мной — музыкой! И тут же — спорт, наверняка какой-нибудь нетривиальный, финансы… В которых мы с вами, я во всяком случае, ни уха ни рыла, но зато весьма, прямо скажем, нуждаемся! — Не поймешь Рафаэля, серьезно он или издевается? — Где финансы, там математика. Что-то он мне сегодня про хроматическую гамму втолковывал, про корень какой-то там степени… Широта, размах! Просто — человек эпохи Возрождения!

Львович бормочет: да, мол, в некотором роде…

— Знаете, — говорит вдруг, — что он после той, первой встречи нашей сказал? На прощание. «Наш разговор произвел на меня благоприятное впечатление». Вот так.

Опять Рафаэль принимается хохотать, а потом вдруг дико так смотрит:

— Позвольте, Евгений Львович, он что же, Ветхого Завета совсем не читал?

— Ни Ветхого, ни, скажу вам…

— Подождите, послушайте, ведь они все теперь поголовно в церковь ходят! Их же там, я не знаю, исповедуют, причащают!

Львович как-то сдулся весь. Лишнего наболтал. Понимаю. Так ведь это ж не он, а Рафаэль этот все.

— Не знаю, не знаю… Да, причащают… — Очки снял, трет. — Как детей маленьких. — И тихо совсем сказал, но я расслышал: — Не знаю, как вы, Рафаэль, но я работой здесь дорожу. Во всех отношениях. — Вздохнул потом: — Все это очень печально.

А тут и звонок. Рафаэль вскакивает: