Волнолом

- Признайтесь, Генрих, вы ведь сами об этом думали! В глубине души вы осознаете - прежний мир уже не вернуть! Получится только хуже!

Генрих больше не слушал. Рука с ножом онемела, голова наливалась тяжестью. Люди вокруг превратились в размытые силуэты, только снежный квадрат окна с болезненной резкостью выделялся на черном фоне.

Имперец - дипломат до мозга костей, его учили врать убедительно. Но сейчас он, похоже, говорил искренне. Да и трудно поспорить с тем, что копаться в прошлом - затея более чем рискованная. Сельма попробовала - и результат известен.

Раны. Дыры. Отверстия.

Механик, аптекарь, профессор, хронист. Сельма с Генрихом. Прорехи на ткани нового мира. Две из них, правда, уже залатаны - аптекарь и ведьма исчезли, вычеркнуты из жизни. Как быть с остальными?

Решение надо принять сейчас.

'Первый подскажет, второй откроет, третий поймет, четвертый запишет...'

Время вышло.

- Пятый исправит.

Генрих всадил клинок в лед.

Трещины раскинулись во все стороны, как цветочные лепестки. Они удлинялись, изламывались, пытаясь сложиться в неведомый иероглиф, под которым рождался сгусток чернильной лавы.

Генрих, шатаясь, встал. Голова кружилась.

- Вы сказали мне, герр посол, что у этой страны есть шанс. Будем надеяться, что вы правы.

- Вы не стали соваться в прошлое, Генрих?

- Нет. Лишь попытался заткнуть те дыры, что оставила Сельма.

Лава, рожденная в глубине, поднималась к поверхности, сгущалась подо льдиной и застывала, словно сургуч. Казалось, кто-то невидимый закрывает жерло печатью. Накладывает затворяющее клеймо.

Трещины сглаживались, льдина опять превращалась в каменный пол, изуродованный пожаром. Обсидиановый нож исчез. В горстке золы валялся маленький стеклянный цилиндр без единой искорки света.

- Получилось? - спросил посол.

- По-моему, да, - слова давались с трудом, сознание уплывало. - Получилось. Но результаты вы оцените сами.

- А вы?

- Я - последняя прореха, не забывайте. Меня тоже надо заткнуть. Иначе Девятиморье не выздоровеет.

Генрих повернулся к человеку из 'двойки'.

- Давайте, Клемм. Теперь можно.

Тот взвел курок. У окна закричала Ольга, и наступила тьма.

Он проснулся и ощутил подушку под головой. Мышцы болели, зато в мыслях была блаженная пустота. Схватка с Сельмой, сгоревший дом, чернильная лава - все это казалось далеким и нереальным. Как сон, поблекший с рассветом.

Генрих разлепил веки.

- Ну, как спалось, герой?

Ольга лежала лицом к нему на тахте. Глядела синими глазищами, улыбаясь тихо и ясно. Генрих коснулся ее плеча, погладил нежную кожу. Ольга мурлыкнула и придвинулась ближе.

- Где мы? - спросил он.

- На дирижабле.

Генрих оглядел комнату, точнее - крошечную каюту с иллюминатором. Кроме тахты, тут имелся встроенный шкаф и откидной столик.

- Почему я еще живой?

- Потому что не умер. Тоже мне, аналитик.

- Не издевайся, Оля. Давай рассказывай.

- Строгий какой. Пошутить нельзя... Все-все, только не ругайся! Не выстрелил он в тебя. Ты и так уже едва на ногах стоял. Он еще револьвер не успел поднять, а ты завалился. Я завизжала, к тебе хотела, а меня держат...

- Тихо, тихо. Не плачь. Уже все закончилось.

- Этот все равно стрелять хотел... Гад... Твой генерал его за руку удержал... А Иван Игнатьевич говорит - Генрих, мол, только в Девятиморье опасен. А если его (тебя, в смысле) за границу отправить, то все будет хорошо...

Генрих подумал - ну да, логично. Главное - удалить источник заразы с территории королевства. Желательно пристрелить, но можно и просто вывезти. Волна-то накрыла только одну страну, а за ее пределами он, Генрих, свою 'заразность' просто утратит.

- Кстати, а как посол оказался в Речном проезде?

- Не знаю, - сказала Ольга. - Подсказали, наверно. Зря вы тут, что ли, жалуетесь, что наши шпионы - в каждом углу?

Генрих улыбнулся. Спросил:

- Который час?

- Девять утра. С минутами.

- И куда мы летим? В империю?

- Куда же еще? Главное, мне с тобой разрешили! Здорово!

- Что значит 'разрешили'? А сама ты что, не могла?

- Нет, конечно. Меня из империи пятнадцать лет назад выслали.

- Выслали? Серьезно? За что?

- Так, грешки молодости. Была одна история, некрасивая. Мне тогда еще и двадцати не исполнилось. Сказали - если хочешь состояние сохранить, то езжай-ка ты, Оленька, за кордон. А иначе с какой бы радости я в вашем Девятиморье столько лет прокуковала, как дура?

- А дом твой здешний? С ним теперь как?

- Он не мой. Арендованный. Я тогда, как приехала, свой покупать не стала. Надеялась - годик-два, и в империю позволят вернуться. А оно, видишь, как обернулось.

- Да уж, - сказал Генрих. - Лететь-то нам еще долго?

- Граница в полдесятого будет, капитан объявлял.

- О, скоро уже.

- Ага. А взлетели ночью. Дирижабль - наш, имперский, поэтому летает без сбоев. Тебя на носилках занесли. Я извелась вся, но доктор кое-как успокоил. Сказал - все нормально, ты просто спишь. Здоровая, говорит, реакция, волноваться не надо...

Генрих порадовался, что спал под защитой имперских рун и снова сохранил память. Да и вообще самочувствие было вполне приличным.

- Пойдем на палубу, - предложил он, - посмотрим с высоты на Белую Реку. Когда еще доведется?