Волнолом

Приняв такое решение, он поморщился. Как и любой выходец из Стеклянного Дома, барон органически не переносил контору с ее желанием контролировать светопись. Будучи здравомыслящим человеком, он признавал, что порой без «тройки» не обойтись, но хотел, чтобы та занималась исключительно своим делом. Пусть ловит маньяков и шарлатанов, не пытаясь лезть в большую политику. Как, кстати, и в большую науку. А то ведь ходят, например, слухи, что в конторе затеяли некий эксперимент по искусственному усилению дара и даже вроде набирают в университете подопытных…

Повозка подкатила к вокзалу.

– Ну, бывай, братец, – сказал Роберт кучеру, оставляя щедрые чаевые. – Глядишь, в столице как-нибудь свидимся.

Взглянув на часы, он отправился в привокзальный буфет. Выцедил там две кружки недурного светлого пива, закусил бутербродом с ломтиком лососины и неторопливо двинулся на перрон.

Уже разместившись в купе у окна и глядя, как мимо ползут станционные постройки, пыльные липы и водокачка, Роберт испытал странное ощущение, будто все, что было в последние три недели, происходило не с ним. И Яна-ведунья – лишь яркий сон наяву, фотография из чужого альбома воспоминаний.

Так стоит ли в таком случае возвращаться?

Но он одернул себя. В самом деле, что за глупая мысль? Яна – не выдумка, он целовал ее час назад. А осенью вернется, как обещал, и домик, снятый на год вперед, распахнет перед ними двери.

Он улыбнулся, откинулся на сиденье и уже не видел, как за окном, в той стороне, где находился Дюррфельд, сверкнула темная вспышка, будто вулкан, пробудившись, выплюнул сгусток чернильной лавы.

Часть вторая Забракованный век

Глава 1

Генрих доел яичницу и, повозив хлебным мякишем по тарелке, собрал остатки растекшегося желтка. Улыбнулся, вспомнив, как в детстве неоднократно получал нагоняй из-за этой своей привычки, которая казалась матушке простонародно-вульгарной.

Матушка вообще очень трепетно относилась к правилам застольного этикета. Воспитанная в семье небогатых бюргеров, болезненно-мнительная, она опасалась, что дурные манеры выдадут ее с головой. Утешением ей служило лишь то, что хотя бы сын на всю жизнь запомнит – мелочей в таких делах не бывает. Ведь даже глазунью с болтуньей едят по-разному: первую – с ножом, вторую – без оного.

Вспомнилась бородатая шутка: «Герр кельнер, почему глазунья у вас дороже, чем болтунья? – Потому что яйца в тарелке легче пересчитать».

Подобные глупости лезли в голову с самого пробуждения. Мысли ворочались тяжело, как медведи в зимней берлоге, а на сердце была непонятная маета. Может, виноват был недавний сон, обрывки которого тревожили память: портрет незнакомки с размытыми чертами лица и ускользающим взглядом; колючие заросли, где прячутся неясные тени; сполохи чернильного света. Слышался чей-то бубнящий голос, который то затихал, превращался в шепот, то, наоборот, усиливался, напоминая далекий гром. Чудился легкий медвяный запах, смешанный с гарью.

И еще почему-то чесался лоб, будто заживала царапина. Но никаких царапин Генрих, осмотрев себя в зеркале, так и не обнаружил.

Он налил себе кофе, щедро плеснул из кувшина свежего молока, которое принесла спозаранку домработница Эльза. Молоко покупалось у ее деревенских родственников, державших скотину, и было всегда густое, жирное, будто сливки.

А вот абрикосовый конфитюр Эльзе на этот раз не удался. Нет, он был вкусный и в меру сладкий, но жидковатый, из-за чего не столько намазывался на хлеб, сколько растекался оранжевыми ручьями и, впитывая солнечные лучи из окна, светился ярко и вызывающе, как незастывшая лава.

«Тьфу, да что ж такое?» – подумал Генрих, поймав себя на этом сравнении. Определенно, сон не пошел на пользу.

Дожевав кусок и отставив чашку, он взял утреннюю газету. «Столичный наблюдатель» сегодня, против обыкновения, обошелся без политически выверенной, но унылой передовицы. Вместо нее на первой полосе помещалась гигантская фотография – развалины какого-то дома, вырванные магниевой вспышкой из сумрака. Заголовок тоже был набран непривычно крупными буквами: «Грохочущая смерть у Прейгары».

Генрих поморщился, но прочел: «Вчера вечером столица содрогнулась от мощнейшего взрыва. Трехэтажный особняк на берегу Прейгары, принадлежавший Николасу фон Вайлеру, главному хронисту Девятиморья, разрушен до основания. Хозяин, а также его мажордом погибли. Супруга, дети и внуки герра фон Вайлера не пострадали лишь чудом – все они уехали на выходные с визитом в Раушен, к давним друзьям семейства. Безутешная вдова призналась нашему репортеру, что совершенно не представляет, что могло послужить мотивом для кошмарного злодеяния…»