Когда он вернулся в розовой футболке с единорогом и обтягивающих сиреневых лосинах, Полина лежала на кровати и рыдала в покрывало.
Кира присел рядом, вытянув ноги в лосинах, как танцор балета.
– А если …А если… – всхлипывала Полина. – А если Глаша утонула…
– Глаши не тонут, – уверенно сказал Кира. – Глаши всегда выныривают. Лучше помоги тому, кому можешь помочь.
– Кому? – удивленно спросила Полина, поднимая голову и видя перед собой единорога. Она присела на кровать, чтобы лучше разглядеть Киру, и ее стал разбирать смех сквозь слезы.
Глава 7. Глаша признается в любви
Супермаркет находился через дорогу. Полина торопилась, набивая корзинку продуктами и одеждой для Киры. У касс вертелся Чугунов с приятелями.
– Ничего себе ты запаслась! – засмеялся Чугунов, вогнав Полину в краску. – Ну ты и обжора!
Ребята засмеялись и с любопытством наблюдали, как кассир пробивает большую ветку бананов, мандарины, три багета, несколько видов сыра, три бутылки молока, йогурты, несколько упаковок печенья и три плитки шоколада. А когда дело дошло до мальчиковой футболки, куртки и спортивных штанов, Чугунов разразился хохотом:
– Это запасная одежда на случай, если тебя разнесет в автобусе от переедания?
Раскрасневшаяся Полина пулей выскочила из супермаркета и с огромным пакетом в руках направилась к гостинице.
На обочине Полина заметила Инну Марковну и учителя французов. Они кого-то отчитывали.
– И куда ты ездила среди ночи в чужой стране? Вот от кого, а от тебя я такого не ожидала! – донесся до Полины высокий певучий голос.
– Ну, а если бы с тобой что-нибудь случилось? Что бы я сказала твоим родителям? Полина, ты понимаешь, что так делать нельзя? Посмотри, в каком неопрятном ты виде! Чем от тебя пахнет?
Полина спряталась за пакетом и незаметно продвигалась за спинами учителей в сторону гостиницы. Она подавала Глаше знаки следовать за ней.
– Иди немедленно в номер. Я прослежу, чтобы ты из него до утра не выходила! – голосила учительница.
Полина вбежала на второй этаж, и Глаша проследовала следом. Как только они оказались в номере, Полина бросила пакет и кинулась к Глаше в объятья:
– Глаша, как я рада!
Но от Глаши доносился до того умопомрачительный запах канализации, что Полина не выдержала и разжала объятья.
И тут раздался стук в дверь.
– Иномарка! – перепугалась Полина. Глаша немедленно схватила пакет с продуктами, сунула его обратно Полине и, отпихнув девочку к стене, распахнула дверь.
Но за дверью стояла вовсе не Инна Марковна. Это был Михеев. Полина оказалась зажата между дверью и стеной. Через щель ей был хорошо виден его нос. Девочка замерла, стараясь не зашелестеть пакетом.
– Э-э-э, – замялся Михеев при виде Глаши, – извини, я думал здесь Анн-Мари. Если встретишь ее, передай, что встречаемся у меня после двенадцати.
Глаша стояла, подбоченясь. Ее футболка приобрела зеленовато-серые оттенки Сены. У размокших кроссовок отслоились подошвы. Волосы слипшимися паклями свисали до плеч. Но затмевал всё смердящий запах. Полина едва дышала от страха и то чувствовала ароматы гнили.
– Постой! – властно сказала Глаша.
И Михеев нехотя остановился,поморщив длинный нос.
Полина отчаянно распахнула глаза, догадавшись, что задумала Глаша.
– Михеев, неужели ты ничего не замечаешь?
– Я замечаю, что от тебя разит как от помойки. Где ты перепачкалась?
– Это детали, – пренебрежительно бросила Глаша, – а главного ты не замечаешь?
– Чего? – не понял Михеев.
– Того, – ответила Глаша и запнулась, потеряв мысль. Приключение в Сене ее порядком подкосило: она едва держалась на ногах от усталости. Но вопреки торможению мыслительных процессов, Глаша продолжила:
– Того, что я сильно стараюсь. Из кожи вон лезу, чтобы ты заметил.
– Я тебя не понимаю, – Михеев торопился и хотел поскорее отделаться от разговора. – Ближе к сути.
– Да, ты совсем, дурак, Михеев, – вздохнула Глаша. – Влюбилась в тебя по уши. Не замечаешь?
Михеев поморщился еще сильнее то ли от запаха, то ли от признания.
– Полина, я замечаю, – наконец, ответил он, и у Полины сжалось сердце. – Но не могу ответить взаимностью.
И сердце Полины разлетелось на мелкие осколки. Ноги стали ватными, будто мир под Полиной рушился. И как сквозь туман откуда-то издалека она слышала возмущенный голос Глаши.
– Это еще почему?
Михеев развел руками, подбирая слова. Напор девочки ввел его в замешательство.
– Хочешь сказать, что я тебе не нравлюсь? – Глаша распалялась, как печка, в которую закинули излишек дров. – Я замечательная, сообразительная, немного заторможенная, знаю стихи, леплю из пластилина, пишу статьи в газету, у меня понятный почерк и серые глаза, я люблю ириски и безе, и даже кабачки, и даже вареный лук, и манную кашу. Я смотрю авторское кино и мультики и причесываю волосы каждое утро, а еще у меня родинка под лопаткой, электрическая зубная щетка и коллекция насекомых в шкафу, которая воняет. А еще я знаю, что значит слово про-кра-сти-на-ция. Я много читаю. Как я могу не нравиться?
Глаша перешла на громогласный рык и стала наступать, так что Михеев попятился: