Волны Русского океана

Про охрану не забыли, но все устали, да еще выпили рому на поминках, и вышло так, что после полуночи задремали и сторожа. Слава богу, что недовольный собой командир никак не мог уснуть в палатке и выполз из нее подышать свежим воздухом. Он увидел стремительную тень, мелькнувшую в слабом свете почти затухшего костра — так быстро не мог двигаться никто из его команды, — и выстрелил из пистолета в ту сторону, куда она исчезла.

И — пошла потеха!

Тут и там загремели выстрелы — это проснувшиеся промышленные схватились за ружья, благо у всех они всегда заряжены, — зазвенела сталь: томагавки индейцев схлестнулись с тесаками и ножами матросов. Воинственные крики и стоны раненых смешались в беспорядочный шум.

Выстрелив, Тараканов отбросил пистолет (некогда перезаряжать!), вытянул из палатки свое ружье и, присев, лихорадочно стал выискивать цель. В общей суматохе это было совсем непросто: света от тлеющих костров решительно не хватало, нападавшие и защищавшиеся мгновенно, словно в дикой пляске, менялись местами, и казалось, что пуля непременно попадет в своего. Краем глаза Тимофей Никитич уловил бросок в свою сторону украшенной перьями фигуры с поднятым томагавком, мгновенно развернулся и нажал на курок. Тяжелая свинцовая пуля, обычно отбрасывавшая человека, на этот раз не остановила стремительно налетавшее громадное тело противника — индеец только дернулся и всей тяжестью обрушился на Тараканова. Шею Тимофея от перелома спасло лишь то, что он успел упасть плашмя на землю. Тем не менее тяжеленный удар на мгновение оглушил его, в рот набилась земля, и нечем стало дышать…

Очнулся он от тряски: кто-то, держа за плечи, встряхивал его, в то время как чьи-то пальцы сжимали щеки, заставляя раскрыть рот и выплюнуть землю.

Тараканов закашлялся и сел, ошалело оглядываясь вокруг. Радетели его отступили к столпившимся неподалеку товарищам.

Светало. На востоке над лесом порозовели облака. Заслоняя их, темными глыбами стояли партовщики и матросы, молчали.

– Все живы? — откашлявшись, спросил Тимофей Никитич.

– Живы-то живы, — отозвался Парфен Кулаков, молодой промышленный из алеутов. Родившись уже среди русских, он учился в школе у валаамских монахов, присланных просвещать диких аборигенов, и хорошо знал язык.

– Раненых много?

– Всем досталось, но тяжелых нет, Бог миловал.

Это штурман, определил по голосу Тараканов и встал. Руки-ноги были целы, вот — главное. А в голове гудит — пройдет.

– А чё такие кислые? Индейцев мало положили?

– Скоко-то положили, оне с собой унесли, — продребезжал Касьян Зырянов. — Ты, вона, вожака ихнего угрохал…

– Угрохал, ну и лады, чего ж вы…

– Байдары наши они увели, — не дал ему договорить Булыгин. — Мы остались без припасов. Еды на три-четыре дня, и — все!

В его словах Тимофей Никитич уловил отчаяние и страх. Это плохо, очень плохо! Пока не поднялась паника, надо решать, что делать. А — что?! С этими индейцами уже не подружиться, а есть ли поблизости другие? Но и с ними, другими, если они есть, как подружиться, не имея ничего для подношения? Остаться тут, срубить острожек и зимовать, ни на что не надеясь? Острожек срубить — без вопросов, а как и чем кормиться? Конечно, в лесу и олени, и лоси, на худой конец полно морского зверя (мясо его воняет рыбой, но терпеть можно), да и рыбу можно наловчиться ловить, однако и тут подстерегает страшный ворог — скорбут! Сколько от него людей перемерло — счету нет! А индейцы знают, как с ним сладить, значит, выход один — идти на поклон к индейцам, но опять же — с чем к ним идти?

Все эти мысли промелькнули в голове Тараканова за то короткое время, которое ушло у него на огляд томившихся в ожидании товарищей.

– Без грузóв на байдарах нам податься некуда, потому байдары надобно вернуть! — решительно сказал он и порадовался, услыхав одобрительный гомон. — Пойдем в погоню. Но — сторожко. Словим случа́й и отобьем!

Из отложенных припасов каждому стрелку добавили огневых зарядов и двинулись вверх по течению реки — где по берегу, по отмелям, где вброд по мелководью. Тараканов с алеутами шел впереди — вели разведку; для связи с остальными он взял Филю Котельникова и то и дело отправлял его с указаниями, как лучше идти. Юнга старался изо всех сил — ему нравилось быть при командире и передавать его приказы. По счастью, речных притоков не было — все больше ручьи, и Тараканов молил Бога, чтобы так и продолжалось: не то встретится какая-нибудь более-менее полноводная речушка, и ломай тогда голову, свернули похитители в нее или нет.