Вольные города

Микеня вывел гостей на берег Дона, посадил в лодку, сам сел за весла. В том месте, где река делала поворот, посредине — ма- люхонький островок сажен сорок в длину и столько же в ширину. Зарос он густым ивняком, берега песчаные, сухие. Посреди остров­ка — землянка. Встретил их лохматый, одноглазый мужик, про­вел по ступеням вниз, открыл скрипучую дверь. Внутри землянка просторна, стены забраны дубовыми лубками, на длинном столе горит жировой светильник. С нар поднялся человек.

—     Вот он гость из Москвы,— сказал Микеня.— Прошу любить, и жаловать.

Посланник великого князя оказался молодым дьяком от Вась­ки Мамырева, назвался Данилой Свечкиным. Пока атаман, Иваш­ка и Ешка здоровались с ним, одноглазый наставил на стол жаре­ного мяса, хлеба, вина и гору сушеной рыбы.

—      Иди и смотри,— сказал Микеня одноглазому.— Чтоб ни од­на живая душа...

Одноглазый понимающе кивнул головой и вышел.

Микеня начал было разливать вино по чаркам, но Ивашка по­ложил ему руку на плечо, сказал:

—      Погоди. Разговор, ради которого мы приехали, надо вести на светлую голову и голодное брюхо. Ты сперва вот что мне ска­жи: почему у тебя на стану тишина такая? Где твоя ватага?

—      «Где, где»? Ушла ватага,— пробормотал Микеня и глянул искоса на Свечкина.

—      Куда ушла?

—      На Сарай-Берке ушла. Два дня тому.

—      Моя душа чуяла,— сказал атаман.— Разве мы так догова­ривались? Ты своевольничать в своих делах можешь, а кто тебе общие замыслы рушить позволил?! Давно посла тут держишь?

—      Пятые сутки.

—      Запер его на острову, а сам разбойничать?! — заорал Ивашка.

—      Сказано — мытарь и фарисей,— заключил Ешка.

—      Ну што вы разорались,— Микеня ухмыльнулся.— Я волю государя сполнил — только и всего. Скажи, Данила, что князь ве­ликий повелел?

—      Иван Васильевич приказал вам пойти на Сарай-Берке и сто­лицу хана разметать и пограбить.

—      Слыхали? И пограбить. А ты же, атаман, грабить не дозво­ляешь, да и не умеешь. Ты же святой Василий Победоносец...

—      Зубы не скаль, говори по делу,— прервал Микеню Ивашка.

—            Хорошо. По делу так по делу. Пошли бы мы всей оравой на Берке, а поскольку там, окромя хатуней, стариков да сопливых ре бятишек, нет никого — дел для нас на одни сутки. А потом што? Потом бы стали твои святые ватажнички баб щупать, да добро награбленное делить, да татарчат резать, поскольку злость, накоп­ленную за годы, надо на ком-то излить. И к той поре, когда Ах­мат пошлет на выручку тысяч пять, а то и боле конников, ты бы пыдохся, как кувшин без затычки, а ватажники твои перепились бы и слушаться тебя не стали бы. Поскольку ты с такой-то силой в открытые ворота бы вломился. Я все это Даниле и рассказал. И порешили мы послать в Берке моих обормотов, они, грешные, всю вину перед богом, перед великим князем и особливо перед Авилляр-пашой на себя примут. А ты выводи свое воинство на ІІахнутцев шлях, к курганам, сокрой его меж холмами да и жди, когда ханская выручка на Берке поскачет. А дождавшись, в спи­ну его и ударь. И тогда победа будет верная. Вот сейчас мои горлохваты, наверно, Сарай уже грабят, ордынские гонцы, должно быть, к хану за выручкой уже умчались. Через суток трое они будут там, а еще через трое — у курганов появится ханская конница. За пять-шесть ден ты вполне туда и подоспеешь. А орать-то каж­дый умеет.

—     А ведь он дело говорит,— сказал Ивашка,— Не думал я, что у тебя, Микеня, такая голова светлая. Как ты мыслишь, атаман?

—     Я, пожалуй, согласен,— ответил Василько.— Как ты, Да­нила?

—     Мы эту задумку вместе обговаривали.

—     Так что же нам остается? — вопросил Ешка и сам же отве­тил:— Выпить паки и паки за одоление нечестивых.

Через сутки трехтысячная ватага Сокола снялась с насижен­ных мест, а спустя два дня расположилась недалеко от шляха под скифскими курганами. Ждать пришлось недолго. Гонцы из Берке оборотились гораздо скорее, чем рассчитывал Микеня.