Вольные Мальцы

— Дрём, так мы называем их. Все здесь — нездешнее, ты памятуешь это? Порой лишь отражение вещей, которых здесь и вовсе нету, порою — что-то краденое из иных миррров, порою — то, что вылепит из магии Кралева. Он прятался среди дерев, а ты так шибко кинулась вперед, что не заметила его. Ты знаешь пауков?

— Конечно!

— Они сплетают сети паутины, а дрём сплетает сети снов. Такой здесь край, что это просто сделать. Мир, из которого пришла ты — он почти что настоящий. А этот край — считай, наоборот, он все равно почти совсем как сон. Дрём для тебя сплетает сновидение с ловушкою внутри. Коль съешь ты что-нибудь в том сне, то не захочешь никогда его покинуть.

Вильям явно ждал, что Тиффани это впечатлит.

— А дрёму это зачем? — спросила она.

— Он любит сны смотреть. Он веселится, глядя на твое веселье. Смотреть он будет, как ты угощаешься во сне, покуда наяву ты с голоду помрешь. Потом тебя он съест. Хотя не сразу, правда: он подождет, пока ты раскиснешь. У него зубов нету.

— А как тогда вообще можно выбраться из этого сна?

— Самый верный путь — найти дрёма там, — ответил Роб Всякограб. — Он сам во сне с тобою, прикидывается кем-то. А нашедши, напинать ему.

— Напинать — в смысле?..

— Башку оторвати, помогает обычно.

«Да уж, меня впечатлило, — подумала она. — К сожалению».

— Вот такая она, страна фей? — Сказала Тиффани вслух.

— Айе. Энтот кусочек туристам, как бы молвить, не показывают. И держалась ты не худо, — сказал Вильям. — Ты с ним старалась биться. Почуяла, что дело нечисто.

Тиффани вспомнила дружелюбного Крысоеда и разбившуюся пастушку. Я сама себе пыталась давать знаки. Надо было саму себя слушать.

— Благодарю, что вы за мной пришли, — проговорила она смиренно. — А как вы смогли?

— Эччч, влезти мы могем куда угодно. Даже в сон, — сказал Вильям, улыбаясь. — Хитное мы племя или нет? — И кусок дрёма плюхнулся на снег, упав с ветки.

— Я им больше не дамся! — сказала Тиффани.

— Айе. Верррю. Убийство в очах твоих вижу, — ответил Вильям, и в его голосе был оттенок восхищения. — Призадумался бы я, будь я дрёмом, да будь у дрёма мозги. Помни — тута их немало, иные бывают хитры. Кралева использует их как охрану.

— Меня больше не надурят! — И Тиффани вспомнила всю жуть мгновений, когда существо ковыляло к ней, меняясь на ходу. Хуже всего, что это был ее дом, ее место. Тиффани чувствовала кошмарный страх, когда тварь шлепала к ней через кухню, но притом и гнев. Оно посмело влезть в мой дом.

Это не просто попытка меня убить, это оскорбление…

Вильям пристально смотрел на нее.

— Айе, весьма разъяренною выглядишь ты, — сказал он. — Должно быть, любишь мальца братишку своего, если готова стать против тех тварей ради него…

И Тиффани не смогла запретить себе мысль: «Не люблю я его. Знаю, что нет. Он до того… липкий, вечно отстает, мне приходится тратить чересчур много времени, чтобы за ним уследить, без конца он орет и требует. Я не могу с ним поговорить. Он одно знает: все время чего-то хочет.»

Но Второй Помысел сказал: он — мой. Мое место, мой дом, мой брат. Никто и ничто не имеет права трогать мое!

Тиффани воспитали так, чтобы она не росла эгоисткой. Она сама знала, что не эгоистка — в том смысле, какой люди обычно вкладывают в это слово. Привыкла думать и заботиться о других. Никогда не брала последний из оставшихся ломтей хлеба. То чувство, которое у нее сейчас было — это совсем иное.

То, что я сейчас делаю — не из благородства, не из храбрости, не по доброте. А потому, что это должно быть сделано. Потому что нет иного выхода, и нельзя иначе.

Она думала про…

Бабушку Болит и свет ее фонаря, который медленно двигался зигзагами среди холмов, под мерцающими морозными звездами, или в грозу, которая грохотала, как война. Чтобы уберечь ягнят от наползающей холодины, или баранов от падения с обрыва. Бабушка мерзла, взбиралась на кручу, топала сквозь ночь ради тупой овцы, которая никогда не скажет «спасибо» и завтра может остаться такой же безмозглой и влезть в такие же неприятности снова. Бабушка все это делала потому, что иначе — немыслимо.

Был случай, когда им встретились на дороге бродячий торговец и его ослик. Ослик был небольшой и под кучей навьюченного груза его было почти не видать. Он упал, и поэтому хозяин стал его бить.

Тиффани увидела это и расплакалась, а Бабушка взглянула на нее и сказала что-то Грому и Молнии…

Торговец перестал бить осла, когда услышал рычание. Собаки стояли возле него с двух сторон так, чтобы он не мог уследить за обеими сразу. Он занес палку, нацелившись на Молнию, и Гром зарычал сильнее.

— Я не советую тебе, — сказала Бабушка.

Он оказался не дураком. Глаза собак были похожи на стальные шарики. Он опустил руку.

— Теперь брось палку, — сказала Бабушка.

Он так и сделал, выронил хворостину в дорожную пыль, как будто прут вдруг сделался из раскаленного железа.

Бабушка подошла и подобрала хворостину. Тиффани запомнила, что это была длинная, гибкая ивовая лоза.