Вольные штаты Славичи

Рыскину было тогда лет двенадцать. Жил он в нашем доме давно — года три. Знали его все, а не любили. Играют, скажем, ребята в лапту. Хаче, будто нечаянно, стукнет кого-нибудь палкой по затылку. Сам испугается, побежит за водой. А приложишь эту воду к ране — жжет. Оказывается, принес не воду, а уксус. Не любили его ребята. И вот, когда пропали галоши, все ребята как один подумали: «Хаче Рыскин. Никто другой». Но вслух не говорят. Только каждый про себя решил, что надо проследить Хаче.

А утром еще новость: у одной воспитательницы из ящика стола пропали шесть рублей — две тройки. Ребята подняли бучу. Невиданное дело в нашем доме — воровство. Посовещались и решили вызвать Хаче и допросить его.

Явился Хаче. Лицо обиженное и сердитое. Зашумел он, рутами машет. «Чего обижаете? Знать не знаю, ведать не ведаю. Ищите». — «Поищем!» сказали ребята и задумались. Кто его знает, может быть, в самом деле напраслину на парня взводим.

Тут Сенька, — теперь он уже вышел из детского дома, на фабрике работает, а хороший был парень, его «кавалеристом» прозвали за кривые ноги, — выступает тут Сенька и говорит:

— Вот что, — говорит, — ребята. Дело-то это скверное. Дело это оставить нельзя. А только если мы все галдеть будем — толку не выйдет. Верно?

— Верно, — сказали ребята.

— Вот что, — сказал Сенька, — давайте это дело мне. Ручательство, что я его поймаю на месте, тогда и разговор будет, а пока разойдись — и молчок.

— Ладно, — сказали ребята. — Только ты уж, Сенька, постарайся. Дело-то, ведь, нехорошее. А пока — молчим. Это можно.

Разошлись ребята.

Ночью все заснули, а Сенька не спит. Сенька подкрался к комнате, где спал Рыскин, лег брюхом на пол, ухо приложил к двери и застыл, не дышит.

Вдрут слышит шорох в комнате, шарканье ног по полу. Сеня к стене. И вовремя: дверь открылась, и появился Хаче Рыскин. Оглядываясь, Хаче тихо пошел на двор. Сенька за ним.

Хаче в ворота и ну шагать. Но Сенька не отстает.

— Вот оно что! — думает Сенька. — Парень сигануть вздумал.

И верно: идет Хаче к вокзалу. Когда они вышли на дорогу, Сенька крикнул:

— Рыскин!

Хаче обернулся, увидал Сеньку, и бежать. Сенька за ним. Догнал его Сенька. За плечо схватил. Хаче дрожит, плачет, а в руке что-то держит.

— Покажи! — крикнул Сенька и цап Хаче за кулак.

А в кулаке шесть рублей воспитательницы, две тройки.

— Ну, парень, — сказал Сенька, — что ты наделал? А?

Хаче молчит, только губы трясутся, плачет.

— Идем, — сказал Сенька и повернул к дому.

Хаче — за ним. Зашли в дом.

— Ты бежать оставь, — сказал Сенька, — но иди теперь поспи, а завтра перед всеми ребятами слово дашь, что больше воровать не будешь. Понял?

Хаче пошел в спальню и лег.

А наутро проснулись ребята — нет его. Убежал Хаче.

Убежал Хаче и пропал. И следа нет. Месяц проходит, два проходят, три проходят — нет Хаче. Уж мы о нем забывать стали.

И вот раз ночью спит Сенька и слышит стук в окно. Сенька встал, открыл окно и крикнул:

— Кто тут?

— Я, — сказал кто-то.

Тогда уже была осень, ночи были темные, так что Сенька, как ни смотрел, никого не мог разглядеть.

— Кто я? — спросил он.

— Я — Рыскин.

— Хаче, ты? — крикнул Сенька. — Лезь в окно.

Не узнать было Хаче. Грязный, ободранный, на ногах большие галоши веревочкой привязаны к сапогам. На голове шапчонка без верху, одна подкладка.

— Дайте, ребята, пошамать, — говорит, — уж очень есть хочется.

Ребята окружили Хаче, принесли ему поесть, расспрашивают, как да что, да откуда. Хаче не отвечает, чавкает; съел все, что ему принесли, собрал даже с пола крошки хлеба, а потом сразу уснул.

Утром, когда в доме узнали, что вернулся Хаче, заведующий вызвал его к себе. И тут Хаче рассказал все, что с ним было в это лето.

— Удрал я в ту ночь, потому что мне стыдно было, — сказал Хаче. — Когда меня Сенька вернул, я зашел в спальню да подумал: «Что-то завтра будет? Перед всеми ребятами срамиться надо будет, ребята избегать меня будут, пальцами тыкать будут. Нет, — думаю, — лучше умру, а этого не будет. Убегу». Вышел я из дому и пошел на вокзал. Пришел на вокзал, а там пусто, ни души. Светать стало, а я сижу на перроне один, есть хочется, и не знаю, что мне делать, куда мне податься. А на вокзале сидеть — тоже мало толку. Пошел я к реке, покупаться захотелось, жарко было. Вижу — на берегу стоит будка, а в будке сидит мужик, крепкий такой старик, с красной бородой, перевозчик. Сидит — чай пьет. Зашел я в будку.

«Можно, — говорю, — дед, у тебя тут посидеть?» Старик посмотрел на меня и говорит: «А ты кто будешь?» — «Из детского дома я, — говорю, — меня сегодня на весь день до вечера гулять отпустили». — «Посиди, — говорит старик, — места не жалко». День я проваландался у реки, покупался. Вечером старик спать собирается. «Чего, — говорит он мне, — ты домой не идешь?» Ну, тут я ему все и рассказал. Сказал, что удрал из детского дома, что вернуться туда не могу и что податься мне некуда. «Ладно, — сказал старше, — поспи нынче тут, а завтра поглядим».