Вольные стрелки

- Спокойной ночи, спокойной ночи!

- Senores, paean usted buena hoche!

- Senores, paean usted buena hoche! (Сеньоры, спите спокойно!)

Они ушли.

Нас проводили по комнатам. Солдаты привязали коней под оливами и расположились на ночлег в бамбуковом ранчо. Только одинокий часовой всю ночь ходил вокруг гасиенды...

Глава XXV

ДУШНАЯ НОЧЬ

Я вошел в свою комнату. Смогу ли я уснуть? Едва ли. Передо мной было ложе, убранное дамасскими тканями. Я раздвинул занавес - белоснежные подушки словно ожидали прикосновения щеки прекрасной новобрачной. Ведь я не спал целых два месяца в настоящей постели. Тесный ящик в каюте торгового судна, гамак, открытый паукам и скорпионам Лобосак, одно-единственное одеяло в песчаных холмах, где я часто просыпался полупогребенный песками.

Таковы были мои воспоминания, но совсем иные перспективы радовали меня. Обстановка располагала к отдыху; и все же мне казалось, что я не засну. Невольно перебирал я в памяти происшествия истекшего дня. Нервы были напряжены. Мысли неслись молниеносно, одна за другой...

Сердце билось тревожно - были затронуты долго молчавшие струны: я любил!..

То было не первое увлечение в моей жизни, и мне скоро стала ясной причина моего необычного состояния: ад ревности начинает проникать в мои жилы!.. "Дон Сант-Яго", - произнес я уже ненавистное мне имя...

Я подошел к большому зеркалу; по обеим его сторонам висели на стене миниатюры.

Я наклонился, чтобы рассмотреть правую из них. С волнением узнал я ее черты. "Однако художник не польстил ей, - подумал я, - такой она будет лет через десять. Но сходство все же есть. Что за нелепый художник!.."

Я обратился к другой миниатюре. "Вероятно, ее сестра? Милосердное небо! Неужели мои глаза не обманывают меня? Нет, я узнаю эти черные вьющиеся волосы, дуги бровей, сжатые губы - Дюброск!.."

Острая боль пронзила мое сердце. Пристально, все еще недоверчиво рассматривал я портрет. И предположения перешли в уверенность. "Ошибки быть не может: это его черты!" Словно парализованный, упал я в кресло...

Что это значит? Неужели я повсюду, всегда буду встречать это лицо? Неужели это мой злой гений, созданный единственно для того, чтобы преследовать меня?..

Мне припомнились все наши встречи, начиная с первой в Новом Орлеане...

Я встал, схватил лампу и снова подошел к портрету... О, да, я не ошибаюсь: там - она, а здесь - он! И они висят рядом!.. Других портретов нет в этой комнате... Что же это? Может быть, они жених и невеста? Его зовут дон Эмилио... Тот женский голос на острове Лобосе называл его Эмилем... А она сегодня говорила об американце доне Эмилио, который учил ее и сестру английскому языку... Да, дон Эмилио и Дюброск несомненно одно и то же лицо... И он попал сюда раньше меня, он - этот красавец с демоническим характером. Это ужасно, невыносимо!..

Я снова поставил лампу на стол и бросился в кресло...

Где-то пробили часы...

За боем последовали тихие, приятные звуки. Серебристо-нежные звуки переливались стройными аккордами, успокаивая мои возбужденные нервы.

Я торопливо разделся и лег...

Я твердо решил не думать больше о ней, забыть ее - забыть во что бы то ни стало.

"Встану как можно раньше, - говорил я себе, - и отправлюсь в лагерь, ни с кем не прощаясь... Когда я снова буду в своей палатке, обязанности солдата изгладят из моей памяти встречу с... невестою Дюброска. Барабан и флейта, грохот пушек и треск ружейных выстрелов заглушат голос сердца...

Я старался направить мысли на что-нибудь другое. Напрасные усилия!

Наконец я все-таки заснул, заснул крепко, без снов...

Глава XXVI

СВЕТ ВО МРАКЕ

Когда я проснулся, вокруг меня стоял непроницаемый мрак. Я протянул руки и раздвинул занавес алькова. Ни один луч света не проникал в комнату. Я чувствовал себя свежим и бодрым, - вероятно, я спал долго.

Я пошарил на столике, ища часы. В это время кто-то постучал в дверь.

- Войдите! - крикнул я.

Вошел слуга-негр с лампой.

- Который час? - спросил я.

- Девять часов, сеньор!

Он поставил лампу и вышел. За ним появился другой, неся на подносе золотую чашку.

- Что это такое?

- Chocolate, сеньор! От доньи Хоакины.

Я выпил шоколад и поспешил одеться. Меня беспокоил вопрос, следует ли мне уехать, не простившись. Но все же на сердце стало легче. Утро всегда приносит облегчение страданию как физическому, так и нравственному. Я часто испытывал на себе этот закон природы. Утренний воздух успокаивает тревогу. Восходит солнце, и возникают новые планы, появляется новая надежда...

Я избегал зеркала, не смел подойти к нему.

"Нет, не буду смотреть на того, кого я ненавидел всей душой, на ту, которую любил всем сердцем! Скорее в лагерь!.."

- Мой друг уже встал? - спросил я негра.

- Да, сеньор, он давно встал.

- А! Где же он?

- В саду, сеньор!

- Один?

- Нет, сеньор, ninas (девушки) тоже там.

"Счастливый, беззаботный Клейли: его не мучают ревнивые мысли", - думал я, заканчивая свой туалет.