Вольные стрелки. Вождь гверильясов.

— Только после ужина. Всему свое время и свое место. Когда у человека желудок пуст, то ни к чему, кроме еды, у него аппетита не бывает. Даю вам слово, Галлер, в настоящий момент мне было бы приятнее видеть старую, толстую повариху Пепе, чем самую очаровательную девушку в Мексике, то есть Марию Светлую.

— Безобразие!..

— То есть, это только до ужина. А затем мои чувства, конечно, переменятся…

— Ах, Клейли, вы не знаете любви!

— Почему же так, капитан?

— У вас любовь не умеряет аппетита. На любимую вы глядите так же, как на картину или на редкое украшение.

— Вы хотите сказать, что у меня «с глаз долой — из сердца вон»?

— Вот именно, слово в слово. Я думаю, что сердце ваше совершенно не затронуто, а то вы не стали бы тосковать об ужине. Вот я могу теперь жить без пищи целыми днями, могу терпеть всяческие лишения… Но нет, вы этого не поймете.

— Признаюсь, не пойму. Я слишком голоден.

— Вы можете забыть — да я не удивлюсь, если вы уже и забыли, — решительно все о вашей любимой, кроме того, что она блондинка с золотистыми волосами. Разве не так?

— Признаюсь, капитан, по памяти я бы мог набросать только очень слабый портрет…

— А вот я, будь я художником, мог бы запечатлеть на полотне ее черты так же точно, как с натуры. Эти крупные листья складываются для меня в овал ее лица, в блеске кокуйо мне горят ее темные глаза, перистые листья пальм ниспадают ее черными волосами.

— Стоп! Вы бредите, капитан! Глаза у нее вовсе не темные, волосы у нее вовсе не черные…

— Что вы говорите?! У нее глаза не темные? Как воронье крыло, как глухая ночь!

— У нее глаза голубые, как лазурь.

— Нет, черные! Да вы о ком говорите?

— О Марии Светлой…

— Ах, это совсем другое дело! — И мы от всего сердца расхохотались.

Снова воцарилось молчание. Тишина ночи нарушалась лишь топотом коней по твердой земле, позвякиванием шпор и бряцанием железных ножен, бившихся по седлам.

Мы пересекли заросшую кактусами песчаную полосу и подъезжали к опушке высокого леса, когда привычный взгляд Линкольна различил во мраке человеческий силуэт. Охотник сейчас же сказал об этом мне.

— Стой, — крикнул я вполголоса.

Отряд натянул поводья. Впереди, в кустах, был слышен шорох.

— Quien viva? (Кто идет?) — крикнул Рауль, ехавший впереди.

— Un amigo! (Друг!) — был ответ.

Я поравнялся с Раулем и закричал:

— Acercate! Acercate! (Подойдите поближе!) Человеческая фигура вынырнула из кустов и приблизилась ко мне.

— Esta el capitan? (Капитан?) Я узнал проводника, которого дал нам дон Косме…

Подойдя вплотную, мексиканец подал мне клочок бумаги. Я отъехал на открытое место и попытался прочесть записку при лунном свете. Но карандашные строки расплывались перед глазами, и я не мог разобрать ни буквы.

— Попробуйте вы, Клейли! Может быть, у вас глаза лучше моих.

— Нет, — отвечал Клейли, разглядев бумажку. — Я еле вижу строки.

— Esperate, mi amo! (Погодите!) — сказал мне проводник. Мы застыли на месте.

Мексиканец снял с головы тяжелое сомбреро и шагнул в темную глубину леса. Через секунду с кроны palma redonda слетело что-то блестящее. То был огромный тропический светляк — кокуйо. Он с тихим жужжанием закружился на высоте двух-трех метров над землей. Проводник подпрыгнул и шляпой смахнул его на траву, а потом накрыл его той же шляпой и, засунув туда руку, вытащил блестящее насекомое и подал мне.

— La! (Ну, вот!)

— No muerde! (Не кусается!) — добавил он, видя, что я колеблюсь взять в руки странное насекомое, похожее по форме на жука.

Я взял кокуйо в руку. Его большие круглые глаза сверкали зеленовато-золотым светом. Я поднес жука к бумаге, но его слабый свет еле отразился на ней.

— Да ведь, чтобы что-нибудь прочесть, нужно набрать дюжину таких светляков! — сказал я проводнику.

— No, senor, uno basti: asi! (Нет, сеньор, довольно и одного: вот так!) — И мексиканец, взяв кокуйо пальцами, легонько прижал его к поверхности бумаги. Насекомое сразу вспыхнуло ярким блеском и осветило на бумаге круг в несколько сантиметров диаметром.

Буквы сразу резко выделились на белом фоне.

— Поглядите, Клейли! — воскликнул я, удивляясь этой лампаде, вышедшей из рук самой природы. — Никогда не верьте россказням путешественников. Я слыхал, что если посадить дюжину таких насекомых в стеклянный сосуд, то при их свете можно будет читать самую мелкую печать.

И, повторив эти слова по-испански, я спросил у проводника, верно ли это.

— No, senor, ni cincuenta! (Нет, сеньор, и пятидесяти не хватит!) — отвечал мексиканец.

— А вот так хватает и одного! Но я совсем забыл о деле: надо прочесть записку.

И, наклонившись к бумажке, я прочел по-испански:

— «Я сообщил о вашем положении американскому командованию».

Никакой подписи не было.

— От дона Косме? — шепотом спросил я мексиканца.

— Да, сеньор! — был ответ.

— А как же вы надеялись пробраться в кораль?

— Asi! (Вот так!) — отвечал проводник, показывая волосатую бычью шкуру, висевшую у него на руке.

— У нас есть здесь друзья, Клейли! Возьмите, добрый человек! — и я дал проводнику золотой.

— Вперед!

И вновь забряцали манерки, зазвенели сабли и послышался топот копыт. Мы двинулись по лесу, проникая в тенистые заросли.