Вольные стрелки. Вождь гверильясов.

— Да, в черной шелковой маске. Я встретил его во время моей предпоследней поездки. Я сопровождал караван Хозе Виллареса. Мы везли товары в Калледе-Мерседерос. В Пинале, между Перотой и Пуэбло, на нас напали разбойники. И пока они развьючивали наших мулов и растаскивали наше добро, все мы, не исключая Хозе, принуждены были лежать на животе, уткнувшись лицом в траву. Негодяи забрали только самые ценные товары. Но все-таки бедный Хозе совершенно разорился, и с тех пор ему так и не удалось снова стать на ноги.

— При чем тут все это, друг? — спросил один из присутствующих, видимо, желая вернуться к основной теме разговора. — Какое отношение имеет это к капитану Райасу?

— Я и забыл про капитана Райаса! — воскликнул рассказчик. — Впрочем, моя разбойничья история имеет к нему прямое отношение. Сальтеадоры, напавшие на наш караван, были в масках. Просматривая украденные у Хозе бумаги, предводитель на минуту приподнял свою черную шелковую маску. Я успел бросить беглый взгляд на его гнусную физиономию. Но одного этого взгляда было достаточно, чтобы она навсегда запечатлелась в моей памяти. Увидев в нашем лагере Райаса, я сразу понял, с кем мы имеем дело. Он и предводитель разбойников, ограбивших Хозе, — одно лицо. Это так же верно, как и то, что я умею отличить вино от воды.

— А если и так! — воскликнул один из санитаров, не страдавший, по-видимому, избытком нравственной строгости. — Что за беда, если капитан Райас и в самом деле немного погулял по большой дороге? В нашей армии много таких офицеров. Я берусь назвать нескольких генералов, которые в свое время тоже нападали на караваны с криком «Кошелек или жизнь!»

— Замолчи, приятель, — перебил его другой. — Доктор выходит из палатки. Осторожней! Рассуждения такого рода считаются изменой.

Любопытство, с которым я прислушивался к этому интересному разговору, помешало мне войти в палатку. В надежде, что я не понимаю их языка, санитары говорили довольно громко. Каждое слово их отчетливо доносилось до меня. Чтобы не возбудить у них подозрений, я делал вид, что шепотом беседую с одним из американских солдат, стоявших поблизости.

С появлением доктора тотчас же воцарилась тишина. Сделав несколько шагов ему навстречу, я осведомился о здоровье раненого.

— Благодаря вам, кабальеро, состояние его не оставляет желать ничего лучшего. Но, судя по тому, что он поведал мне, и что вы, по-видимому, тоже знаете, — дальнейшее пребывание его здесь невозможно.

Их этих слов я вывел заключение, что Калрос рассказал доктору о происшествиях минувшей ночи.

— Сколько времени предполагаете вы еще простоять здесь? — спросил мексиканец.

— Я получил приказ сняться с лагеря и ровно в полдень двинуться дальше.

— Вероятно, в Халапу?

— Да, в Халапу.

— В таком случае молодого человека лучше всего отправить в Эль-План. Должно быть, часть вашей армии останется здесь?

— Таково намерение нашего главнокомандующего.

— В Эль-Плане раненый будет чувствовать себя превосходно. Маленькое путешествие на носилках не причинит ему вреда. Я могу прислать за ним полдюжины санитаров или, если это окажется затруднительным, несколько мирных крестьян.

— Не лучше ли отвезти его в Халапу? — спросил я. — К тому же и климат там гораздо лучше.

— Это верно, — согласился со мною врач. — Но до Халапы очень далеко. У нас нет ни одной санитарной кареты. Кто согласится нести туда простого солдата?

— Это на редкость симпатичный юноша. Я думаю, что мои товарищи с удовольствием перенесли бы его, если только вы…

Говоря это, я оглянулся в надежде, что кто-нибудь услышит и поддержит меня.

Лицо молодой харочо, стоявшей у входа в палатку, светилось глубокой благодарностью. Должно быть, благодарность эта относилась к доктору, обещавшему скорое выздоровление ее брату. Но, по обыкновению, я принял все на свой счет. В блеске ее прекрасных улыбающихся глаз мне почудилось согласие на мое предложение.

Разумеется, доктор не понимал, почему я проявляю такое горячее участие в судьбе раненого харочо.

Гораздо больше занимал меня вопрос о том, догадывается ли об этом Лола. Одаренная проницательностью, свойственной ее расе, она, по всей вероятности, уже заподозрила истину.

Ласковая полуулыбка, игравшая на ее устах в то время, как она слушала мое предложение, как будто подтвердила это.

Но может быть, вся ее ласковость была только проявлением признательности за мое дружеское отношение к Калросу?

— Против отправки раненого в Халапу мне возразить нечего, — после некоторого размышления заявил доктор.

Он пристально посмотрел на меня.

— Вы очень добры, кабальеро. Великодушие чужестранца и врага особенно ценно.

Легкая усмешка появилась на его лице.

— Впрочем, продолжая быть гуманным, вы только останетесь верны себе.

Усмешка на его губах стала немного явственнее. Она сопровождалась беглым взглядом в сторону Лолы.

— Прежде всего, — продолжал он, заметив мое смущение, — нам следует поговорить о предстоящем путешествии с самим пациентом. Не правда ли, сеньорита?