Вольный Дон

– Утром подвезут. Будет хлеб, соль, пшено, сало, мясо вяленое и рыба сушеная.

– Когда навыки воинские и оружие проверять станешь?

Следующий вопрос задал молодой рыжеволосый казак, которого, кажется, звали Юрко Карташ.

– В дороге на вечерних привалах. Там же и на десятки поделимся.

– А проставляться на удачный поход будешь?

– Само собой, как обычай велит. До вечера вы должны разбить отдельный лагерь, привести в него своих лошадей и подготовить походные сумки. Как первые костры зажгутся, из города приедут лавочники, еду и питье привезут. С меня бочонок горилки и закуска. Старшим вместо меня остается Рубцов. – Дальше молчание, вопросов нет и, указав на открытое пространство в полукилометре от ворот, я скомандовал: – На три часа все свободны. Сбор на том месте, слева от кургана.

Казаки разошлись, а у меня с товарищами забота. Мы прошли к месту, где я наметил поставить свой временный лагерь, и раскидали вешки. После этого Кобылин и Смага Воейков остались встречать людей, а мы с Черкасом направились в город за нашими лошадьми и вещами. Но сразу попасть домой не получилось, так как по дороге нас перенял атаман Харько Нечос.

– Эй, Никифор, – окликнул он меня.

– Привет, Харько, – я остановился, обернулся к запорожцу и взмахнул рукой.

Он подошел вплотную, смерил меня оценивающим взглядом, улыбнулся и, дабы завязать разговор, спросил:

– Значит, набрал себе ватагу?

– Набрал.

– Говорят, у тебя расшива имеется?

– Да.

– И у меня две.

– Ну, раз такое дело, может быть, до Астрахани вместе пойдем? – Поняв, к чему ведет Нечос, спросил я.

– А может быть и дальше?

– Пока до Астрахани, а там видно будет. Надо узнать, куда наши основные силы двинутся и куда астраханцы с Кумшацким свой удар направят.

– Это так, но если наши цели совпадут, то вместе басурман бить легче.

– Понятно, что легче.

– Тогда предлагаю встретиться вечером у костра и за чаркой вина все подробней обсудить.

– Я не против. Мой лагерь слева от кургана.

– До вечера, Никифор. Моя стоянка рядом будет.

– До вечера, Харько.

В доме Лоскута мы оказались только через час. Иван стал седлать наших лошадей и закидывать на них ковровые сумки и баулы, а я в это время разговаривал с отцом, который после того как люди с майдана разошлись, сразу пришел к полковнику.

Батя крепко обнял меня и сказал:

– Горжусь тобой, сын. Все правильно сделал, придраться не к чему.

– Благодарю, отец, но без твоей помощи у меня ничего не получилось бы.

– Чепуха. Дурню ничто не поможет, а ты у меня молодец, – на миг он прервался, посмотрел в мои глаза, затем присел на широкую лавку у окна и добавил: – Честно говоря, не хотел я, чтобы ты химородником становился, но видно, что все во благо нашего народа по воле божьей вершится, и тут Лоскут прав.

– А чего так?

– Некоторые люди, становясь ведунами, случалось, так менялись, что их и не узнать было. Появлялась непонятная заносчивость, и они считали себя выше всех людей, кто вокруг них находился. Слава Богу, что ты не таков. Изменения имеются, но все в лучшую сторону. Значит, мне это зачтется, хорошо тебя воспитал.

– Это получается, что ты меня опасался, и потому со мной общаться не желал?

– Да. Надо было к тебе присмотреться.

– Родному сыну не доверился.

В моем голосе, сама по себе, проскочила легкая обида, а Кондрат, слегка поморщившись, сказал:

– Когда с химородником дело имеешь, даже с таким молодым как ты, осторожность необходима всегда. Тем более что ты моя родная кровь и наследник, и это могло сильно отвести глаза.

– Кстати, насчет наследника. Лоскут говорил, что ты меня своим преемником видишь. Это правда?

– Правда. Наше общество не имеет царей и это благо. Но чтобы выжить, казакам нужна крепкая власть. Последние великие атаманы Черкашенин и Татаринов оставили после себя большую славу, но не достойного наследника и продолжателя своих дел и, в конце концов, нас под себя Москва подмяла. Я этого допустить не могу, и потому на тебя надеюсь.

– Ты прав, отец, и я постараюсь выдержать все испытания, вернуться в Черкасск и снова встать с тобой рядом.

Под окном всхрапнули лошади. Ваня готов, а значит и мне пора. Кондрат это тоже понял, встал с лавки, снова меня обнял и прошептал:

– Удачи тебе, Никифор, и разумения. Помни, персы и горцы коварны, и потому никому не верь. Ступай.

Напутствие отца я запомнил крепко. Развернулся, покинул дом Лоскута и с крыльца запрыгнул на жеребца. Повод одной из лошадей намотал на луку седла и, взмахнув рукой, выкрикнул:

– Гайда!

Мы выметнулись со двора и по опустевшим улочкам донской столицы помчались на выезд. Десять минут и снова мы в чистом поле.

Вечереет, и из ворот выезжают возы и телеги. Это торговцы, которые везут провиант и выпивку для гулебщиков. Я увидел знакомого лавочника, который тоже решил подзаработать, пожилого покалеченного в боях казака Епифана Сурова, и придержал своего коня.

– Здрав будь, дядька Епифан, – окликнул я Сурова.

– А-а-а, Никифор, – он тоже узнал меня и подстегнул запряженную в телегу гнедую кобылку. – В поход собрался?

– Собрался. А ты, смотрю, поторговать решил?

– Ага, – согласился он.

– Чего везешь?