— Оленей у вас нет. Но это все равно. Вот вы, охотник, верхом на белом коне гонитесь за златорогим оленем. Пусть это в сказке. Вы его видите, но он вне вашего выстрела. Вы все быстрее его настигаете — он все быстрее от вас уходит. И вот мелькают минуты, бегут часы и дни, проходят года, века — вы не приблизились к нему ни на одну пядь, но вы все крепче связываете свою судьбу с его судьбой. И постепенно вашей целью делается уже не настигнуть оленя и не убить его, тем самым разрушив вашу с ним таинственную связь, а вечно за ним гнаться, чтобы никогда его не догнать и никогда с ним не расстаться. На место первоначальной, временной, маленькой профанской цели — явилась новая, великая, вечная, мистическая.
Ведический бог Индра указывает рукой вдаль — и Егор Егорович, шпорами сжимая бока коня, мчится очертя голову за сказочным оленем. И сердце Егора Егоровича, уже немолодое сердце, усердно работавшее от Казани через Сингапур до Парижа, проще скажем — подержанное сердце, усталое, — бьется в такт конскому галопу. Взмыленный конь минует все кружочки и отметины на экспедиционной карте фирмы Кашет; уносит всадника за её борт, перелетает овраги, взбирается на пригорки и горы, — а вдали златорогий олень взбивает копытами траву, камушки, и в золотых его рогах свистит ветер. Охолощённый кот, краса углового кабачка, прыгает с дивана на колени Егора Егоровича, который решается сказать:
— Да, да, это уж… это действительно. И холодным пивом заливает жар и дрожание гортани. Красивее ничего и не представишь себе. Удивительно! И как верно!
Так в поздний вечерний час они роняют слова в горечь стаканов — слова замысловатые, полные мистической прелести и тайны, обоим им гораздо более нужные, чем все профанские речи, крики, возгласы, барабаны и колотушки. Дым сигары образует облако, над облаком звёздное небо — двенадцать знаков зодиака, превратившихся в условные значки, дует от входной двери, чакают стаканы и блюдца под струей воды, полногрудая кассирша, зевая неожиданной пастью, выдвигает и задвигает ящик, гарсон начинает водружать стулья на столики и рассыпает по полу влажные опилки, — все это в том мире, рассудочном и логичном, в мире монет, товаров и вечерних газет, в мире людей, никогда не седлавших коня и не видавших златорогого оленя.
Салфетка на плече — гарсон совсем близко подкатывается со щёткой и, раздвинув звёздную завесу, невежливо цукает на кота и вежливо и просительно намекает, что кабачок запирается. Пальцами левой руки он сметает в карман чаевые, теми же пальцами хватает за борта стаканы, — и кассирша ласково кивает уходящим клиентам.
На уличном островке они ждут каждый свой трамвай, и Егору Егоровичу жаль уезжать первым. С площадки он ещё видит старую и мятую шляпу над седыми бровями, кондуктор резко рвет шнур, и парижские дома начинают свой обычный вечерний бег, кокетничая световыми вывесками и хмуро суживаясь в тёмные переулки.
Грубый камень
Егор Егорович отпустил посетителя и некоторое время сидел неподвижно, подперев голову руками. Какая неприятность! И какое безобразие!
Клиент агентства намеренно проговорился, что своё право он основывает на взятке, данной им молодому служащему фирмы мосье Анри Ришару, — а это тот самый, который ввел Егора Егоровича и тайное общество. Егор Егорович сказал, что, во-первых, он не верит, а, во-вторых, это для него лишний мотив для отказа:
— По вашему заявлению я произведу, конечно, строгое расследование. Но в ущерб интересам фирмы и вопреки нашим обычаям я поступить не могу. Пеняйте сами на себя.
Теперь следовало вызвать служащего, уличить его и немедленно уволить. Где доказательства? Доказательство, — если это правда, — легко прочтётся на лице молодого человека.
Он начальственно позвонил, и мосье Анри Ришар, молодой конторщик, Вошёл с доказательствами на лице: он видел клиента, вышедшего походкой, которая ничего доброго не предвещала. Мало того, он задержал клиента в дверях и шепотком сказал ему, что случилось недоразумение, которое, конечно, уладится, и что, в крайнем случае, он готов возвратить ему свой должок. Клиент, не повернув головы, отвечал:
— Это уж дело ваше.