Вольный народец

Иногда Тиффани бежала к маяку и просыпалась, как только пыталась открыть дверь. Она никогда не видела море, но у одного из соседей была старая картина на стене, на которой было изображено большое количество людей, цепляющихся за плот в том, что было похоже на огромное озеро, полное волн. Она никогда не видела маяка.

Тиффани сидела рядом с узкой кроватью и думал о Бабуле Болит и о маленькой девочке Саре Плакса, очень тщательно рисующей цветы в книге, и о мире, который потерял стержень.

Она потеряла тишину. Та, что была теперь, имела другое качество. Тишина Бабули была теплой и грела изнутри. Бабуле Болит, возможно, иногда трудно было вспомнить различия между детьми и ягнятами, но в ее тишине ты был долгожданным и своим. Все, что от вас требовалось, — только собственная тишина.

Тиффани было жаль, что у нее не было шанса извиниться за пастушку.

Тогда она пошла домой и сказала всем, что Бабуля умерла. Ей было семь, и мир рухнул.

Кто-то вежливо постучал по ее ботинку. Она открыла глаза и увидела жаба. Тот держал во рту небольшой камень, а потом выплюнул его.

— Сожалею, — сказал он. — Я использовал бы свои лапы, но мы очень мягкий вид.

— Что мне полагается делать? — спросила Тиффани.

— Хорошо, если ты разобьешь голову об этот низкий потолок, у тебя будет повод потребовать возмещения ущерба, — ответил жаб. — Э… я это только что сказал?

— Да, и я надеюсь, что ты очень сожалеешь о том, что сделал это, — сказала Тиффани. — Почему ты сказал это?

— Я не знаю, я не знаю, — простонал жаб. — Прости, о чем мы говорили?

— Я подразумевала, что, по мнению пиксти, я должна делатьсейчас?

— О, я не думаю, что надо что-то делать, — сказал жаб. — Ты кельда. Тыговоришь, что надо сделать.

— Почему Фион не может быть кельдой? Она пиксти!

— Ничем не могу помочь, — ответил жаб.

— Я могу быть полезззным? — спросил голос рядом с ухом Тиффани.

Она повернула голову и увидела на одной из галерей, опоясывающих пещеры, Уильяма бездомного. Вблизи он заметно отличался от остальных Фиглов. Его волосы были более опрятными и были заплетены в косичку. У него было не так много татуировок.

Он даже говорил по-другому — более понятно и медленнее остальных. Его речь походила на барабанный бой.

— Э, да, — сказала Тиффани. — Почему Фион не может быть здесь кельдой?

Уильям кивнул.

— Хоррроший вопрос, — сказал он вежливо. — Но ты знашь, кельда не может сочетаться со своим бррратом. Она должна отпррравиться в новый клан и сочетаться бррраком с воином оттуда.

— Хорошо, почему тот воин не может приехать сюда?

— Потому что местные Фиглы не знали бы его. У него не было бы никакого авторрритета, — Уильям заставил «авторитет» походить на лавину.

— О, хорошо… что там было о Королеве? Ты собирался что-то сказать, но они остановили тебя.

Уильям выглядел смущенным.

— Я не думашь, что могу сказать тебе про…

— Я временная кельда, — сказала Тиффани натянуто.

— Айе. Хорошо… было время, когда мы жили в мире Королевы и служили ей раньше, пока она не стала такой холодной. Но она обманула нас, и мы устррроили бунт. То было темное время. Мы ей не нравимся. И это все, что я могу сказать, — добавил Уильям.

Тиффани наблюдала, как Фиглы выходят из палаты кельды. Там что-то начиналось.

— Они похоронят ее в другой части кургана, — сказал Уильям. — С другими кельдами этого клана.

— Я думала, что будет больше… шума, — сказала Тиффани.

— Она была их матерррью, — сказал Уильям. — Они не хотят плакать. Их серррдца полны слез. Со временем мы устроим поминки, чтобы помочь ей вернуться на землю обетованную, и обещаю, что это будет громко. И мы будем плясать «восемь в кубе с перескоком» на мотив «Черта с адвокатом», и есть, и пить, и смею заверить тебя, что у моих племянников к утру будет головная боль размером с овцу, — старый Фигл коротко улыбнулся. — Но пока каждый Фигл вспоминает ее в тишине. Мы скорбим не так, как вы, ты знашь. Мы носим траур по тем, которые остались.

— Она была и твоей матерью? — спросила Тиффани приветливо.