Вологодские заговорщики

— Коли он где-то здесь — она его из-под земли выкопает, — сказал Теренко. — И батюшка, и тот подьячий — не парнишки, чтобы за обозом увязаться.

— А что, в ту пору обоз уходил?

— Да уходил, поди… Они теперь часто пойдут.

— Так уходил или нет?! — рявкнул Чекмай.

— Ушел… Вот те крест, ушел!

— Они спозаранку уходят?

— Да…

— И как идут?

— Иной — по реке, по льду. Лед гладкий, лошадки ходко бегут.

— Так ведь петляет река-то!

— Пока еще не петляет, всего лишь небольшой крюк сделать придется. А потом — опытные люди знают, где на берег выходить, где опять по реке бежать можно.

— Как полагаешь, Теренко, далеко ли тот обоз ушел?

Парень задумался.

— Мужики коней берегут, не хотят зря изнужить, дорога долгая. Да и сани тяжелые…

— Сколько верст в день обоз может пройти?

— Да верст тридцать, поди. Может, сорок. Вряд ли больше. Смеркается рано, в потемках идти нехорошо.

Чекмай задумался.

— Причудливое дельце… Ох, причудливое… Ин ладно. Ты, Теренко избу богомаза Глеба знаешь?

— Как не знать!

— Коли что проведаешь, или кума проведает, беги туда.

И он направился к Насон-городу в надежде, что ярославский гонец еще что-то поведал и мужчины, что столпились у воеводской избы, уже вовсю это обсуждают.

По дороге он понял, что нужно сделать одну важную вещь.

Не то чтобы важную — дело, ради которого Чекмай прибыл в Вологду, было куда значительнее поисков старого подьячего и отца Памфила, а также Гаврюшкиной судьбы: жив остался — и слава богу. Но и пренебрегать ею нельзя…

Гаврюшкина мать, поди, вся слезами изошла. Надобно ее пожалеть.

Чекмаю нужно было как-то попасть на анисимовский двор, да так, чтобы на него там кобелей не спустили. Он вокруг того двора постоянно околачивался, высматривая, кто из купечества приезжает к хозяину для ужина и застольной деловой беседы. Может статься, сторожа уже его приметили или же вскоре непременно приметят. А прийти сказать матери, что сын жив, — это ли не причина стучать в ворота? Но он торопиться не стал. Эта женщина взята в купецкий дом из милости. Порядки там, возможно, строгие. Если неведомо какой молодец прибежит да станет встречи домогаться — не прогнали бы ее со двора взашей, потому что хозяину померещились блудные дела.

И он решил отправить к Настасье Деревниной Ульяну. Мало ли зачем одна баба другую ищет.

Ульянушке он все объяснил вечером.

— Скажешь так, — велел Чекмай. — Сынок-де у добрых людей, жив, прихворнул, вернется во благовременье. И — все! Никаких долгих разговоров, тут же прочь беги.

— Так и сделаю.

Ульянушка и до замужества была довольно бойка: убежать с любимым — это ж какой норов нужно иметь. В Вологде, на новом месте, ей самой пришлось заводить хозяйство, знакомиться с людьми, ходить на торг и там торговаться за каждую полушку. Вологжане не сразу признали Глеба — своих богомазов хватало. И тут большая польза была от Ульянушки, которая рассказывала бабам о муже. И самой Ульянушке была польза — она присматривалась к деятельным и языкастым вологжанкам, училась бабьей смекалке и ловкости.

Поэтому она сообразила: нужно вызвать ту Настасью Деревнину во двор, а не ломиться к ней в купецкие палаты. Повод для встречи нашелся на рабочем столе Глеба — образок Богородицы; обещала-де принести, чтобы выменять на сережки московского дела.

Анисимовские ворота были отворены, во двор въезжали сани с дровами, так что Ульянушка вошла без помех и сразу смело обратилась к сторожу: пусть-де пошлет кого из дворовых девок в купчихины покои, чтобы вдова Настасья, недавно взятая в дом, спустилась ради важного дельца. И был показан образок — новенький, свежий, написанный на продажу.

Ждать пришлось недолго — Настасья вышла на высокое крыльцо покоев купчихи Ефимьи Савельевны.

— Ты, что ли, меня ищешь? — спросила сверху она.

— Коли ты — Настасья Деревниных, то я, спускайся скорее!

Настасье и в голову не пришло перечить — раз так звонко и строго сказано, нужно спускаться.

Ульянушка удивилась — у матери, чей сын безвестно сгинул, лицо должно быть заплаканное, а эта матушка весела и сверх меры нарумянена (Ульяна не знала, что Ефимья со всем пылом души взялась опекать и баловать свою новую подружку с ее дочками).

Что-то тут было не так.

— Сынок твой тебе кланялся, — осторожно сказала Ульянушка.

— Господи! Как он? Здоров ли?

— Малость прихворнул.

— Так я и знала! Ты, свет мой, когда твой муж или брат поедет с обозом, вели ему передать… — Настасья быстро вынула из ушей серьги. — Пусть там, в Холмогорах, продаст, да чтоб за ним старшие посмотрели — не продешевил бы. И еще передай — дед у нас пропал, поехал его искать да и пропал. Да еще вели ему сказать — пусть возвращается, никто его корить и наказывать не станет!

— Передам, — сказала несколько ошарашенная Ульянушка.

Ей бы следовало спросить, откуда такие вести, будто бы Гаврюшка в Холмогоры уехал. Она бы и спросила — кабы не пришла сюда по заданию Чекмая. Чекмай же был другом ее Глеба и, поселившись у него в Заречье, сразу сказал им обоим: прибыл по опасному дельцу, так чтобы держали языки за зубами.