Волок

В XX века Варлам Шаламов повторил опыт первых русских автобиографов — и в жизни, и в прозе. В стихотворении «Аввакум в Пустозерске», одном из прекраснейших — как мне кажется — во всей русской поэзии, отдал дань уважения Учителю, своему духовному отцу. Сам он тоже писал собственное житие — до конца жизни. Последний, оставшийся неоконченным текст, который вышел из-под его пера, был очередным вариантом автобиографии, озаглавленным: «Краткое жизнеописание Варлама Шаламова, составленное им самим».

* * *

(Из письма к Войцеху Дуде)

Ты пишешь, что интересуешься моим мнением по поводу размышлений Херлинга-Грудзиньского о Шаламове в последнем номере «Пшеглёнда Политычного». Это долгий разговор. В своей беседе Пьеро Синатти и Герлинг затронули целый ряд сюжетов, каждый из которых, по сути, требует отдельного эссе. Например, отношения между Шаламовым и Солженицыным. Участвовавшая в этой беседе Анна Раффетто предполагает, что Варлам Тихонович отказался участвовать в работе над «Архипелагом ГУЛАГом», так как «был уже стар и боялся рисковать тем небольшим пространством свободы, которое ему удалось заполучить». Однако судя по «Записным книжкам», причины этого отказа лежали куда глубже. Взять хотя бы абзац, где Варлам Шаламов, в сущности, выразил свою последнюю волю: «Ни одна сука из «прогрессивного человечества» к моему архиву не должна подходить. Запрещаю писателю Солженицыну и всем, имеющим с ним одни мысли, знакомиться с моим архивом». Это запись 1972 года.

Быть может, когда-нибудь мне удастся выкроить время, чтобы более подробно рассмотреть отношение Шаламова к Солженицыну… Что же касается разговора с Герлингом:

— Я не согласен с приравниванием советских лагерей к немецким. Моя позиция вызвана отнюдь не стремлением оправдать большевиков. Герлинг утверждает, что единственное различие между Освенцимом и Колымой — способы убийства узников. А мне кажется, что различие — кардинальное! — заключается в цели. Задача немецких лагерей — уничтожение узников, задачи же советских лагерей были самыми разными: строительство канала или железной дороги, добыча золота, свинца, урана. А кроме того, лагерь лагерю рознь, и валить их все в одну кучу — абсурд: на Соловках были две театральные труппы и камерный оркестр, музей, краеведческое общество, издавались журналы и книги. Николай Виноградов написал здесь фундаментальный труд о каменных лабиринтах, Павел Флоренский организовал научные экспедиции на близлежащие острова (в частности, на Кузова) и вел лабораторные исследования беломорских водорослей, а Дмитрий Лихачев, будущий академик, анализировал блатной жаргон; на Беломорканале тоже работал театр и был симфонический оркестр (где играла первая скрипка Венской филармонии), а лагерная газета «Перековка» имела 3750 корреспондентов. Приравнивание советских лагерей к немецким затемняет русский генезис первых, подменяя его универсальным (и в определенном смысле абстрактным) понятием «тоталитаризм».

Возьмем Беломорканал. Его трасса почти точно повторяет просеку знаменитой «государевой» дороги, по которой Петр I тащил в 1702 году свои фрегаты с Белого моря на Онежское озеро — по болотам и скалам через тайболу[13], заморив по дороге сотни мужиков-рабов. Или строительство Санкт-Петербурга — сколько трупов легло в его основание? Рабский труд — ключ к пониманию феномена «государевой» дороги и Беломорканала, Санкт-Петербурга, Сахалина или Воркуты… ««Перековка» и все, что известно под имением «Беломорканала», — писал Шаламов в одном из писем к Солженицыну, — показали, что заключенный может работать лучше и больше вольного, если установить шкалу «желудка — принцип, всегда сохраняющийся в лагерях, проверенный многолетним опытом, и разработать систему зачета рабочих дней».

Это не преуменьшает — естественно — кошмара советских лагерей, не оправдывает их существования. Просто смерть рабов была побочным эффектом, следствием необычных условий труда и обычной советской безалаберщины. Солоневич[14], например, объяснял причины огромной смертности зэка в Свирлаге отсутствием порядка в лагерной администрации: узникам не выдавали вовремя орудия труда, и они, не в состоянии выполнить нормы, не получали хлебного пайка, без которого было не выжить.

Путешествуя в прошлом году по Каналу и беседуя со множеством людей, в том числе с детьми ссыльных и бывших зэка, я с изумлением обнаружил, что все они гордятся этой стройкой — словно египтяне своими пирамидами.

Возвращаюсь к беседе с Герлингом.