Волок

Толпа, удовлетворив желание убить, расходилась. Никто, однако, не ушел, не убедившись собственными глазами, что белка действительно мертва. Что охота удачна.

В финале рассказа Шаламов резко меняет перспективу повествования. Это уже не мир, различимый с высоты беличьего полета, — он смотрит на мертвое тело белки глазами мальчика из толпы: на кровь, запекшуюся на морде, в глаза зверька, спокойно и неподвижно глядящие в голубое небо тихого нашего города.

18 января

С Борисом Лесняком и Ниной Савоевой я знаком давно. Я попал к ним через Шаламова, а точнее, через его рассказы. Борис Николаевич и Нина Владимировна — герои нескольких из них.

Нина Савоева приехала на Колыму добровольно. Окончив Московский медицинский институт в 1940 году, она сама решила работать врачом в колымских лагерях. Борис Лесняк попал на Колыму в 1938 году с приговором: восемь лет. Четыре из них он отбывал на золотых приисках, остальные отработал фельдшером в центральной больнице Севлага «Беличья», семь километров от поселка Ягодное. Главным врачом этой больницы была «Черная мама». Так прозвали зэка Нину Владимировну. Так называет ее и Шаламов в «Перчатке».

Шаламов попал в «Беличью» доходягой, и если бы не забота Савоевой и Лесняка, кто знает, может, и не пришлось бы нам сегодня читать «Колымские рассказы». Савоева и Лесняк не только поставили Шаламова на ноги, но два с лишним года спасали его от прииска, оставив в больнице культоргом… Борис Николаевич показывал мне фотографию Варлама Тихоновича: больничная палата, пациенты на кроватях, а в центре Шаламов в белом халате, читает им вслух «Правду». Кроме повышения политграмоты в обязанности культорга входило издание больничной стенгазеты.

— Жаль, что она не сохранилась, был бы неплохой материал для исследователей творчества автора «Колымских рассказов».

Мне по душе едкий юмор Бориса Николаевича, я люблю доброту «Черной мамы». Их стол всегда накрыт для нас — наливки, настойки… После ужина обычно заглядываем в кабинет хозяина: в архиве покопаться, посмотреть фотографии, которые Борис Николаевич делал на Колыме, пользуясь рентгеновскими пластинками, а то и просто поболтать. Нина Владимировна поминутно вытаскивает какие-то вырезки, колымские сувениры. Перед нашим отъездом на Соловки в 1992 году она подарила нам солонку из колымского серебра, чтобы мы из нее пуд соли съели, и чукотского божка Пеликена из бивня мамонта. Обычно мы не засиживаемся допоздна, потому что хозяева быстро устают… С возрастом Колыма дает о себе знать.

— Забавно, — заметил однажды Борис Лесняк, — герои рассказов обсуждают своего автора с его будущим биографом.

У Бориса Николаевича есть к Шаламову претензии — по части лагерной правды: он утверждает, что тот в значительной степени «подогнал» колымскую действительность под собственную биографию. О «Беличьей» Шаламов писал мало, и ничего нет удивительного — два с лишним года в ней «просачковал». Не очень это вписывается в портрет доходяги от забоя до забоя, каким он себя изобразил в «Колымских рассказах».

— Честно говоря, из семнадцати лет на Колыме Варлам проработал на приисках два года в «Партизане» плюс полтора, ну, два месяца в «Джалгале». Остальное время провел по-разному: в тифозном карантине в Магадане, кипятильщиком (кипятил воду в титане) на Черном озере, потом в Аркагале — но не в угольных забоях. Позже еще обдирал хвою с кедрача для лагерной «фабрики витаминов», оттуда попал к нам в «Беличью», где досидел до конца 1945 года. А в начале 1946-го доктор Пантюхов направил его на фельдшерские курсы под Магадан. Закончив их, Варлам до конца срока в 1951 году больше не выходил на общие работы.

Однажды Борис Николаевич показал мне фотографию «Беличьей»: большой каменный павильон, сбоку видны теплицы, оранжереи, грядки.

— «Черная мама» выращивала там овощи для больных, чтобы обогатить скудный паек свежими помидорами, огурцами и луком. Летом на огороде росли морковь, репа, капуста, в реке Дебин два человека ловили рыбу для больничного стола, а ходячие больные под надзором фельдшера или санитара собирали на зиму ягоды и грибы. А Шаламов понаписал вздор, якобы больные в «Беличьей» спали в дырявых палатках, и сквозь эти дыры он, мол, видел звездное небо.

Лесняк сам написал книгу о Колыме под названием «Я к вам пришел!». К сожалению, многие годы никто не хотел ее издавать. Лишь недавно, в Магадане, книга вышла в серии «Архивы памяти». Книга неудачная, но зато, вроде, правдивая, хоть Пушкин и сказал:

Все говорят: нет правды на земле.
Но правды нет — и выше. Для меня…

В книге Лесняка больше всего поразила меня сухая информация: на левом берегу в больнице СВИТЛа Шаламов написал донос на хирурга Сергея Лунина, того самого Лунина, который спас его в Аркагале от рук разъяренного начальника участка.