Волонтер девяносто второго года

Наконец, в воскресенье утром, когда я собрался идти на урок геометрии, приехали молодые аристократы.

Я обычно сопровождал этих господ во всех предыдущих охотах; поэтому г-не де Дампьер, увидев, что я не в охотничьем костюме и хочу уходить, держа в руках вместо ружья мерные цепи, спросил:

— Неужели, Рене, ты сегодня не идешь с нами на охоту?

— Не могу принять эту честь, господин граф, — ответил я, — мне надо в Клермон.

— Хорошо! Разве ты не можешь пойти туда завтра, а сейчас остаться с нами?

— Это невозможно, господин граф, я много занимаюсь, и у меня свободно только воскресенье, чтобы брать уроки геометрии.

— Какого черта, малыш! Что ты выдумываешь? Ты вправду много занимаешься?

— Да, господин граф.

— И берешь уроки геометрии?

— Каждое воскресенье.

— И что еще изучаешь?

— Латынь, историю.

— Ну и геометрию…

— И геометрию.

— Зачем тебе латынь?

— Чтобы знать этот язык.

— А история?

— Чтобы постигнуть ее.

— Ну, а геометрия тут при чем?

— Я хочу научиться снимать планы.

— Разве тебе нужно знать все это, чтобы быть лесным сторожем, как твой дядя?

— Я не буду лесным сторожем, как мой дядя, господин граф.

— Тогда кем же ты станешь?

— Стану столяром, как Эмиль.

— Какой еще Эмиль?

— Эмиль Жан Жака… Или, если нация призовет, солдатом, как господин Друэ.

— Что ты подразумеваешь под нацией?

— Страну, Францию.

— Я полагал, что она называется королевством.

— Франция королевство уже очень давно, господин граф, поэтому кое-кто говорит, что ей пришло время называться нацией.

— И, чтобы быть солдатом нации, тебе необходимо уметь снимать планы?

— Солдату этого не требуется, но офицеру полезно уметь снимать планы.

— Но разве тебе не известно, что для получения офицерского звания надо быть дворянином?

— Да, сейчас это так, господин граф, но, вероятно, все изменится, когда я пойду в армию добровольцем.

— Слышите, Мальми, — повернулся г-н де Дампьер к виконту.

— Конечно, еще как слышу! — откликнулся виконт.

— И что вы на это скажете? — спросил де Дампьер.

— Скажу, что этот народ поистине сходит с ума, — ответил виконт.

Я сделал вид, будто ничего не слышал. Почтительно поклонившись благородным господам, я отправился к г-ну Матьё учиться снимать планы.

VIII. БАСТИЛИЯ ПАЛА! ДА ЗДРАВСТВУЕТ НАЦИЯ!

Легко представить, как быстро пролетали дни, столь четко организованные, до краев заполненные работой.

Через две недели аббат Фортен получил угловые шкафчики к своему буфету, а через три месяца я закончил столярные работы у г-на Друэ.

Мой труд оценили в пятьсот франков. Затраты на материал составили всего сто двадцать; у меня осталось триста восемьдесят франков, и я удостоился похвал мастеров, приглашенных оценить работу.

Один из них был из Варенна, звали его г-н Жербо. Среди прочих приятных вещей он сказал, что, если у меня когда-нибудь не будет работы, то стоит мне только обратиться к нему, и она всегда найдется.

Пока я работал, г-н Друэ авансом выплатил мне триста франков на закупку дерева, плату за уроки фехтования и покупку книг.

В числе этих книг были старый, сделанный Амио перевод Плутарха, «Общественный договор», «Философский словарь», сочинения Расина, Мольера, Корнеля и «Женитьба Фигаро». У меня оставалось еще двести франков — целое состояние.

Появился долгожданный указ Неккера о созыве Генеральных штатов. Впервые в истории великая нация, или великое королевство, как говорил г-н де Дампьер, допускала всех своих членов к осуществлению политических прав.

Когда вышел указ, люди прочли в нем следующие слова: «Все соберутся для участия в выборах, составят наказы, записав их в тетради, и вручат своим представителям»; Францию словно ударило электрическим током, а народ встрепенулся даже в самых отдаленных и безмолвных краях. Он считал себя навеки погребенным в могиле, но вдруг прозвучал голос, повелевший ему, словно Лазарю: «Встань и иди!»

Правда, и министры, так давно обещавшие созвать Генеральные штаты, и Неккер, созвавший их, полагали, что народ этим и ограничится.

Они рассчитывали, что народ встанет, пойдет, но будет хранить молчание.

Но сразу же прекрасно поняли, что ошиблись и что народ заговорит. Первым криком этого «новорожденного» был едино-Душный, скорбный, жалобный стон. Уже давно он таился в сердцах, сдавливал грудь и требовал лишь одного — вырваться наружу.

Если терпение — добродетель, заслуживающая награды Небес, то за два столетия несчастный французский народ своим терпением сравнялся в этой добродетели с достоинствами первых христианских мучеников.

Солдаты, умирая от голода, умоляли маршала Виллара, объезжавшего их ряды:

— Panem nostrum quotidianum da nobis hodie note 3.

— Вы не ели вчера, не ели сегодня, — отвечал маршал, — но завтра мы постараемся выдать половину суточного рациона.

И солдат, вместо завтрака совершавший переход, вечером ужинал песней.

«Так дальше продолжаться не может», — предупреждал в 1681 году Кольбер.

«Сегодня всему пришел конец из-за неразумия», — говорил Буагильбер в 1707 году.

«Дряхлая махина развалится при первом ударе», — утверждал Фенелон в 1709 году.