Волонтер девяносто второго года

В те времена, когда требовалась почти неделя, чтобы дилижансом добраться из Варенна в Париж, увидеть короля было в диковинку. Каждый представлял себе его по-своему. Поэтому все были ошеломлены, когда перед ними предстал Людовик XVI, отяжелевший, с опухшими глазами, являя толпе доказательство того, чего она даже не предполагала: королем, оказывается, может быть крупный мужчина, бледный, тучный, молчаливый, с тусклыми глазами и отвислыми губами, носящий жалкий парик и серый камзол.

Сначала толпа сочла, что над ней издеваются, и глухо зароптала. Потом, убедившись, что перед ней король, горестно вздохнула:

— О, Господи! Что за несчастный человек!

И людей охватила жалость: их сердца преисполнились состраданием, на глазах выступили слезы.

— Да здравствует король! — закричала толпа.

Если бы Людовик XVI сумел воспользоваться этим мгновением, если бы он призвал толпу помочь ему и его детям, может быть, она сама проводила бы короля через забаррикадированный мост и передала гусарам. Он не извлек никакой пользы из этой жалости, из этого умиления.

В эти минуты был явлен пример того сострадания, какое тогда вызывало королевское семейство. У Coca была старуха-мать восьмидесяти лет; она родилась в царствование Людовика XIV и сохранила веру в королей; она вошла в комнату и, увидев своего короля и свою королеву столь удрученными, увидев двоих детей, спящих на кровати (старушка не могла даже предположить, что однажды их семейному ложу выпадет подобная печальная честь), упала перед кроватью на колени, помолилась и, повернувшись к королеве, спросила:

— Ваше величество, не дозволите ли вы мне поцеловать ручки этих невинных?

Королева кивнула в знак согласия. Добрая женщина поцеловала руки детей, благословила их и, рыдая, вышла из комнаты.

В ту ночь совсем не спала только королева.

Король, обычно испытывавший потребность, чем бы ни был занят его ум, хорошо поспать и поесть, мало спал и плохо поужинал; казалось, он ничего не понимал.

В половине седьмого ему доложили о приходе г-на Делона, прибывшего из Дёна с сотней солдат. Путь г-ну Делону преградила баррикада на Больничной улице; он вступил в переговоры с национальными гвардейцами, потребовав встречи с королем, и добился своего.

Господин Делон рассказал, что он примчался сюда, услышав набат, и что г-н де Буйе, предупрежденный обо всем своим сыном и г-ном де Режкуром, несомненно тоже скоро будет здесь. Трижды г-н Делон повторял королю одно и то же и наконец спросил почти повелительным тоном:

— Государь, вы что, не слышите меня?

— Чего вы от меня хотите, сударь? — спросил король, словно очнувшись от забытья.

— Я спрашиваю, каковы будут ваши приказы г-ну де Буйе, государь.

— Я больше не отдаю приказов, сударь, — пояснил король, — я пленник.

— Но что же делать, государь?

— Пусть он сделает ради меня все, что в его силах. Господин Делон удалился, не добившись иного ответа. Король, действительно, попал в плен. Набат сделал свое зловещее дело: каждая деревня выслала добровольцев; улицы Варенна заполняло пять-шесть тысяч человек.

В семь часов утра среди этих толп появились два человека, на взмыленных конях прискакавших из Клермона. Крики народа возвестили королю о новом событии.

Вскоре дверь в его комнату распахнулась и пропустила офицера национальной гвардии. Им оказался тот самый Рейон, который, пока король недолго отдыхал в Шалоне, отправил нарочного в Сент-Мену.

Он, усталый, возбужденный, почти обезумевший, вошел в комнату к королю — без галстука, в ненапудренном парике.

— Ах, государь! Что будет с нашими женами?! Нашими детьми?! В Париже резня! — вскрикивал он прерывающимся голосом. — Государь, дальше вы не поедете!.. Интересы государства…

И, едва не теряя сознание, он рухнул в кресло.

— Посмотрите, сударь! — воскликнула королева, беря его за руку и указывая на свою дочь и дофина, спящих на ложе г-на Coca. — А разве я не мать?

— Что, собственно, сударь, происходит и что вы имеете мне сообщить? — спросил король.

— Декрет Национального собрания, государь.

— Где он?

— Он у моего товарища.

— Вашего товарища?

Офицер подал знак открыть дверь. Один из часовых распахнул дверь, и перед ними предстал г-н де Ромёф: он стоял в первой комнате, прислонясь к окну, и плакал. Затем он вошел, потупив глаза.

Увидев его, королева вздрогнула. Это был молодой человек, сопровождавший г-на де Лафайета во время визита к королю за четверть часа до бегства.

— Неужели, сударь, это опять вы? — удивилась королева. — Ах, ни за что бы не поверила!

Она сама должна была бы покраснеть от стыда в его присутствии, но пыталась заставить смутиться офицера.

Господин де Ромёф держал декрет Национального собрания. Король выхватил у него декрет, пробежал глазами и воскликнул:

— Во Франции больше нет короля!

Королева тоже взяла этот документ, прочла и вернула королю. Он перечитал его и положил на постель, где спали дофин и наследная принцесса.

— О нет, нет! — истерически вскричала рассерженная, охваченная ненавистью и гневом королева. — Я не желаю, чтобы эта гнусная бумага прикасалась к моим детям и пачкала их!