Волонтер свободы (сборник)

Вспоминают, посасывая кильку, пиво прихлебывая, вспоминают Радакские острова, коралловые атоллы Туамоту, где островки так и роятся, словно мошкара в летний вечер, те самые атоллы Туамоту, которые капитан нарек именем Рюрика.

Бывает и так: ямщики выставят служивым угощение и ну расспрашивать. Тут уж Прижимову карты в руки — соловьем разливается. Не дай бог какому ямщику усомниться хоть самую малость. Сейчас это Прижимов кулаком себя по груди — а на груди у него медаль за двенадцатый год, — кулаком по груди и глаза круглые уставит, как пистолеты: "Ты, борода, кому не веришь? Кому?" Матросы тоже зашумят, ямщики и на попятную: "Что вы, ребята… Да это мы так… Вот крест святой". И еще выставят угощение. И опять рассказывает Петрей… Многое припомнят матросы. И нет такой сходки, чтобы кто-нибудь не сказал:

— Наш-то как?

— Наш-то? — переспросит Прижимов для пущей важности. — Наш, ребята, недавно лотировку прошел, высокородием стал. Все больше дома. Пишет! Владимира да Егория удостоен. Вот так наш-то, — заключает Прижимов с горделивыми нотками в голосе.

Мороз нажимает, светит луна. Черепичные крыши обындевели, поблескивают тускло. В узеньких улочках почти нет прохожих, позвякивает где-то колоколец извозчика. В стрельчатых окнах огни, и матросы опять призадумываются о мирной домашности, о ребятах малых, которых у них нет, да, наверное, никогда и не будет, потому что у каждого впереди еще столько лет службы, а под конец, как в отставку ветшанами выйдут, койка в кронштадтской или ораниенбаумской божедомке, а может, и христарадничать приведется…

В доме Отто Евстафьевича тоже освещены были окна.

В одной комнате звенел, как ручей, жемчужный концерн Фильда. В кабинете на бюро красного дерева со множеством ящичков громоздились исписанные листы, рядом на столике лежала вычерченная набело и еще не просохшая карта.

Тень гусиного пера бежала наискось, замирала, потом — дальше, дальше: "Неустрашимое мужество служителей и твердость духа их в перенесении трудностей службы всегда меня радовали; поведение их было примерно, и везде, как в местах известных, так и в странах чуждых, видно было тщательное их старание предотвратить всякое дурное на счет их мнение".

Клавесин умолк.

— Отто! Пора ужинать.

— Иду, — отозвался он. — Иду.

И дописал: "Таким образом, самое затруднительное предприятие, совершаемое с русскими матросами, обращается в удовольствие".

Больше года минуло, как "Рюрик" положил якорь на Неве, мачты с убранными парусами отобразились и окнах большого барского особняка графа Румянцева. Круг замкнулся. "Рюрик" опустел. Офицеры и ученые разъехались, матросов отправили в ревельские экипажи. А вскорости и парусный ходок продан был торговой Российско-Американской компании. Говорили, компания собиралась отправить бриг в свои владения в Тихом океане. Ничего не поделаешь. Счастливого плавания, "Рюрик". Может быть, капитан еще встретит тебя. Ведь у капитана новые планы, и, признаться, немалые.

В Петербурге виделся он с Румянцевым. (Крузенштерна в столице не было, в эстляндском поместье, на мызе Асс трудился Иван Федорович над "Атласом Южного моря".) Граф показал Отто Евстафьевичу их переписку, и Коцебу прочел рассуждения о будущем плавании "нашего молодого мореходца". "Молодым мореходцем" был, разумеется, Отто. Будущее плавание, замысленное Румянцевым и Крузенштерном, опять-таки клонилось к отысканию заветного Северо-Западного прохода. Но уже не из Берингова пролива, а из Атлантики, через Дэвисов пролив… Увы, плавание было отменено самим графом Николаем Петровичем по причине снаряжения подобной же экспедиции английским правительством.

— Будем дожидаться известий от господина Барроу, — сказал граф, — вы ведь знаете, сей ученый муж, секретарь аглицкого адмиралтейства, в деятельных сношениях с нашим Иваном Федоровичем. Вот мы и будем дожидаться, друг мой.

Но капитан Коцебу не хотел дожидаться. Да, да, у него собственный план.

— Нуте-с, нуте-с, — оживился старик. — Послушаем.

Коротко говоря, суть была в том, чтобы отправить две экспедиции. Две экспедиции для решения двух великих вопросов географии. Одну — по следам "Рюрика", в Берингов пролив, чтобы обойти Ледяной мыс. А другую — к Южной матерой земле, к Южному полюсу.

— Охо-хо-хо, батюшка… — Он задумался. — А впрочем, почему бы и нет? России, победительнице Наполеона, всякое дело по плечу! Но мне уж, помилуй, не поднять, по миру пустишь, Отто Евстафьевич, а вот правительству… — Он сморщился, потер подагрическую ногу. — Страсть не охотник к нынешним ездить. Однако тебя не оставлю, нет. Давай-ка, сударь, мы тако порешим. Пиши свой прожект, а я у морского министра аудиенцию испрошу. Не откажет, полагаю, по давнему знакомству.

К маркизу де Траверсе попасть было трудненько. Не по занятости его делами государственной важности, а потому, что в имении господин министр амурничал с гувернанткой-француженкой, вот почему. Однако как ни был маркиз пленен прелестями мадемуазель, а в Адмиралтействе он все же показывался и графу Румянцеву отказать не мог.