Волонтёры

Сокровище человека заключается внутри него – неправильно при каждом обосновании прекрасного толковать о мягкости души. Человеческое подсознание, возможно, и есть основная часть индивидуального, родного ему мира. Именно в подсознании прячутся драгоценные мечты, как в бездонной Галактике, путешествие по которой стоит целых жизней. Именно оттуда снисходят неосуществимые грёзы – когда не режиссёр, а зритель становится первооткрывателем; когда сердца маленького человека хватает на всю планету; когда близорукий толстяк, которого унижают в школе, становится великим спортсменом, по вечерам пишущим стихи.

Душа вырывается из телесной оболочки, пока крутится волчок сновидения. Легко и непринуждённо стираются грани между конфликтующими измерениями. Кто-то нагнетательно возвышает грусть, взаимодействуя с клавишами фортепиано, одновременно вырываясь из мелодичной трагедии заднего фона. Человек без костюма ищет свою любовь. Люди падают с огромных бессердечных зданий, сокрушаясь иллюзией своих призрачных снов. Все поезда промелькнули миражом на тонкой линии невозможности. Где-то в отдалённом забвении перспективы близится враждебный конец, напоминающий сумбурной относительности о полярности мечтательности и смерти.

Репертуарное богатство ночных причуд, главным образом, олицетворяет драму запредельности: будто сидишь на зелёной лужайке и ожидаешь прихода дражайшего символа нескончаемости, символа холодного воздуха юной надежды. Кажется, закрыв глаза, можно исчезнуть из прописной материальности в беспечную подлинность. Старание принять неуклонно атакующую временной континуум сбыточность, представляется множественностью выбора, исход которому – определение будущности. Иронической судьбоносностью время совершает прыжок в желанную икону горизонта – по-настоящему веришь, что тебя кто-нибудь окликнет.

Регенерация бессознательного, включающая взаимодействие сна с истинной реальностью (если вы её в силах ощутить) представляет собой попытку невнятного разъяснения формы и содержания, что в уравнении дают ответ на сущность действительности. Хорошее сновидение становится таковым за имением несовершенной реальности. Плохое сновидение приобретает ещё худшие черты, дабы вдохновить на благодарность сиюминутного счастья. Необходимое сновидение, каким-бы оно ни было, заставляет усомниться в реальности, бытии, себе и прочих прилегающих – отсюда конфликт измерений, в котором ничто не истинно, всё временно и оттого ничтожно.

Так или иначе, вопрос об уверенности открытых глаз остаётся ненужным – несчастное бытие в пучине времени и Вселенной порождает идею о бестолковости хоть сновидения, хоть реальности, и даже их взаимодействия. Мы знаем, что любое понятие подвержено фальши и противоречию, но не фактор ли розового горизонта, тёплого моря и зелёных лужаек является определением той самой настоящей жизни – где оклик является началом, а не концом мечтательности. Где музыка сновидения ведёт вас в направлении реального путешествия, и, растворяясь в ней, подражаешь исключительному вкусу творца и принимаешь иррациональное начало за данность.

Сновидение окутывает разгорячённый усталостью мозг. Тот самый символ одевает свой костюм. Больше никто не падает с бетонных высоток. Люди, которые хотят быть вместе – встретят грядущее распростёртыми объятиями. Может быть, ты не знаешь, что делать со своей жизнью, но захлёбываешься от радости существования, радости завершённых концовок, пусть даже зрение плохое. Волчок перестал крутиться, отрицая двойственность природы и вознаграждая реальность её определением – только глупость, ковыряясь в ухе, ограничивает масштабы грёз. Микрокосмос сиплым голосом признаётся в любви утопической музыке клавиш – ты прикоснулся на мгновение к сладкой мечте творца: «Смотрите, кто пришёл?».

XXV

Когда-то один философ сказал, что любовь есть слепым отражением воли к жизни, инстинктивным продолжением рода. Я люблю философию, но не настолько. Да простят меня все паломники подспудных истин, но даже им суждено вступить в лужу. Естественный ход человеческой жизни позволяет задавать самому себе огромное количество вопросов, при этом так и не получив на них ответа. Анекдот, одним словом. Впрочем, некоторые вопросы (в силу нашего воспитания временем) беспокоят больше других. Артур, к примеру, не верил в искреннее человеческое чувство, именуемое любовью (красивое всё-таки слово). Даже если мы и поверим Артуру, это не значит, что мы с ним согласимся.

Ультрафиолет имеет некую солнечную особенность – мы его не видим. Спектр разделяется на внешние источники неприхотливых картинок и внутренние забористые рентгенопейзажи, способные раскрыть подноготную. Мы привыкли верить в зрительную иллюзию, более того, она коррелирует с нутром нашего мировоззрения (что естественно для лупатых). Пока мы не превзойдём собственное тщеславие воочию, мы не поверим. Но любовь, как и одинокая звезда по имени солнце, гораздо проще – то, чем она является, нам трудно увидеть (либо вредно для здоровья).