«Волос ангела»

Между собой пекари не говорили – привыкли делать свое дело молча, да и о чем им было говорить: все уже переговорено за много лет совместной работы, в долгие ночи и вечера, когда еще парнями вместе жили в Хамовниках, снимая угол за занавеской у одной хозяйки, – с тех пор и понимали друг друга с полувзгляда, с полуслова. Иногда Григорию казалось, что встретились они с Власом не в прошлом веке, а чуть ли не вчера и чудесным образом постарели вместе, в один миг.

Закончив ссыпать муку, Григорий прикрыл крышку ларя, отряхнул руки, поправил платок, которым повязывал голову, чтобы не попали волосы в тесто: хоть и полысел за долгие годы, но привитой еще в молодости привычке не изменял – хлеб-то для людей печет.

Негромко стукнула входная дверь, потянуло по ногам сырым холодком. Григорий обернулся – кто это может быть? Дверь была заперта, а другим пекарям прийти еще рано. Глуховатый Влас на стук двери не обратил внимания и все так же продолжал мерно щипать лучину.

В пекарню вошел длинный парень в темном пальто и мятой шляпе, поморгал глазами, привыкая к полумраку, привалился плечом к косяку.

– Тебе чего? – поинтересовался Григорий. – Ты как вошел? Дверь-то замкнута.

Парень сплюнул на пол и ухмыльнулся:

– А для нас, дядя, замков нет. Мешки где?

– Почто тебе мешки? – заподозрив неладное, насторожился пекарь.

Влас, услышав разговор, настороженно поднял голову, подслеповато сощурившись на незваного гостя.

– Железку свою брось! – приказал парень.

– Да ты кто такой, что тута… – начал было Влас, но осекся.

Дверь широко распахнулась, и в пекарню ввалились еще несколько человек в шинелях, поддевках, темных пальто, принеся с собой запах мокрой ткани и сивухи. Один, с одутловатым, побитым оспой рябым лицом, державший руки в карманах щегольской распахнутой бекеши, отороченной серым каракулем, по-хозяйски уселся на лавку и сипло приказал:

– Давайте мешки! Муку ссыпать будем. Да живее, времени у меня нет.

– Совести у тебя нету… – громко, как все глуховатые люди, ответил Влас.

– Разговорчивый… – поморщился рябой и кивнул своим подручным. – Ну, чего встали?!

Григория грубо оттолкнули к стене, больно приложив об нее спиной и затылком, сбили с ног Власа, пару раз пнув ногой под ребра, быстро нашли мешки, большим совком начали ссыпать муку, унося уже наполненные мешки во двор.

– Живей, живей! – покрикивал рябой, закуривая папиросу. – Мало вам власть муки дает, – обратился он к пекарям. – Чего молчите? Не желаете говорить со мной? Ну и правильно, молчите, может, целее будете.

Вот уже вынесен последний мешок. Влас, до того безучастно, словно в полусне сидевший у стены, вдруг вскинулся, метнулся к дверям, вцепился в грабителей.

– Не дам!

– Пошел! – один из бандитов взмахнул выхваченным из-за пояса топором, и старик повалился на пол, рассыпав наколотую им лучину, пятная ее белизну кровью из разбитой головы.

– Скаженный дед… – сплюнул длинный парень в темном пальто. – Малохольный! – и он покрутил грязным пальцем около своего виска.

Григорий словно закаменел от страха. Неужели сейчас и его так же?

– Деньги есть? – небрежно спросил рябой. – Ты чего, оглох?

Старый пекарь вдруг понял, что не сможет в ответ вымолвить ни слова – подкашивались ноги, горло перехватило спазмом, сердце вроде как совсем остановилось, и все плывет перед глазами.

– Какие у него деньги, нищета, – снова сплюнул длинный.

– Тогда побрей его бесплатно, – захохотал рябой.

Длинный, поудобнее перехватив топор, которым ударили Власа, шагнул к Григорию. Протянув руку, сорвал с его головы платок.

– Лысый! – в голосе налетчика слышалось разочарование.

– Срежь чего осталось! – приказал, выходя, рябой главарь.

Григорий почувствовал, как чужая грубая рука больно ухватила его за ухо, потянула, перед глазами мелькнуло остро отточенное лезвие топора, и жгучая боль словно взорвалась под черепом, разом бросив его в темноту, душную и немую…

* * *

Сутки были тяжелые: в Сокольниках бандитами убиты два милиционера, ранен постовой, дежуривший у Мясницких ворот, совершены ограбления в Мерзляковском переулке, на Кудринской площади, на Остоженке, причем попытавшийся сопротивляться потерпевший тяжело ранен и вскоре умер в приемном покое больницы; под утро бандиты устроили дерзкий налет на пекарню – забрали всю муку.

Трепалов ездил в пекарню сам – один пекарь, старик, был убит, другой жестоко искалечен, но главное – город сегодня недополучит хлеба! Это же чистая контрреволюция – устроить перебои в снабжении хлебом, видимо имея целью вызвать недовольства, потом собрать толпу деклассированных элементов, спровоцировать беспорядки, начать громить склады. А хлебная норма и так уже меньше некуда!

Александр Максимович видел затоптанный, залитый кровью пол, разбитый ларь для муки, еще не потухшие печи, в свете огня которых кровь на полу казалась черной, густой, какой-то маслянистой. Белые дорожки просыпанной муки, поваленный табурет у стены, забрызганной кровью, сиротливо пустой стол, на котором должны были месить хлеб для жителей города. Хлеб!

– Кто тут мог быть? – спросил он у стоявшего рядом Гуськова.