Волосы Береники

– Ага, легко сказать. Не получается у меня. И налево сходить не получается, моего мужа в этих делах не обманешь, он все сто раз проверит и перепроверит. А тебе, можно сказать, свезло. Кто тебя в обмане заподозрит? Никому и в голову не придет. Рожай, ни о чем не думай.

– Не могу. Нет, я все расскажу, во всем признаюсь. Сначала Маргарите Федоровне, потом Севе.

– Ну признаешься, и дальше что? Кому от этого лучше будет? Тебе? В любом случае лучше не будет. О себе надо думать в данном случае, только о себе. Вот учу тебя, учу… А ты одно талдычишь.

– Я не смогу с этим обманом жить, Томка.

– Ну и дура. Такая дура, каких свет не видывал.

– Да, Томка, ты права, я дура. Но не могу, не могу…

Она долго не решалась начать трудный разговор с Маргаритой Федоровной. Извелась, похудела, да еще и ранний токсикоз напал, выворачивал организм наизнанку. Маргарита Федоровна, видя ее страдания, спросила сама:

– Ты беременна, Ника?

– Да… Да. Я беременна, Маргарита Федоровна.

– Нет, я не понимаю. Почему такой голос трагический? Ты что, не рада?

– Я не от Севы беременна. Рассказывать ничего не буду, да это вам и неважно. Простите, так получилось. Я Севе сегодня скажу. Я знаю, он не простит, но я скажу.

– Не вздумай.

– Что?!

– Что слышала. Не вздумай ему ничего говорить. Поняла? Рожай!

– Но, Маргарита Федоровна?!.

– И никаких «но». Будешь рожать, я сказала!

И лицо у нее было такое, что Ника даже втянула голову в плечи и отпрянула, повторив испуганно:

– Что вы говорите, Маргарита Федоровна?.. Я ж объясняю…

– А не надо мне ничего объяснять. Это я тебе сейчас объясню, моя дорогая. Дело в том, что у Севы не может быть детей. Не может, понимаешь? Он в детстве свинкой с осложнением переболел, и мне врач сказал. Но Сева об этом не знает, поняла? Я от него скрыла. Так что – рожай.

– Я не могу.

– Можешь. Сделай его счастливым, Ника.

– Но это же нечестно, Маргарита Федоровна! Это… Это подло, в конце концов.

– Подло? Нет, дорогая, ты не права. Я люблю своего сына и хочу, чтобы он был счастлив. Пусть даже таким способом. И не смотри на меня своими глазищами! Сама будешь матерью, тогда поймешь.

– Но как же?.. Мы-то с вами будем об этом знать… Как же мы-то?

– Да нормально. Мы с тобой будем сообщницами, вместе перед богом на скамью подсудимых сядем. Нет, не так… Я возьму на себя половину твоего греха. Вместе ведь легче его нести? Ничего, Ника, прорвемся.

– Какая же вы, Маргарита Федоровна… Вот всего ожидала от этого разговора, только не этого!

– А я вся такая непредсказуемая, такая противоречивая вся. Ты разве этого не поняла еще, моя рыжая прэлесть? Ладно, давай замнем. И все, больше ни слова о настоящей правде. Нет ее, понимаешь? Есть только радость от того, что ты, моя дорогая, беременна. Хочешь, я тебе морковного сока сделаю? И творожка со сметанкой? А то на тебя смотреть страшно – такая испуганная.

– Нет, не хочу… Вообще есть ничего не могу.

– Надо, Ника. А хочу не хочу… Про это забудь пока.

– Я даже не знаю, что вам ответить, Маргарита Федоровна. Растерялась как-то.

– А ты не теряйся, мы ж все решили.

– Значит, вы предлагаете ложь во спасение?..

– Фу, Ника. Терпеть не могу этих пошлых расхожих выражений. Как штамп в любовном романе – фу!

– Но ведь все равно – ложь.

– Да, ложь. Конечно, ложь сама по себе мерзкая штука, но любовь делает ее правдой. Она в конце концов побеждает ее, понимаешь? Перерабатывает с годами в полноценную и счастливую правду. И все, и хватит об этом, чего переливать из пустого в порожнее? Скажи лучше… кто еще о твоей секретной беременности знает?

– Томка знает… Я с ней советовалась. Мне страшно было с вами заговорить.

– Ну нашла с кем советоваться. Да, если Томка знает, это плохо, конечно. Придется ее от дома отвадить.

– Как это – отвадить? Поссориться, что ли?

– Ну это уж не твоя забота. Это я возьму на себя. В конце концов, могу я себе позволить хоть иногда воспользоваться классикой отношений и проявить свекровкину зловредность?

– А… как вы ее проявите?

– Да не знаю еще. Подумаю. Например, скажу твоей подруге, что уводить мужа и отца из семьи – это некомильфо. И что двери нашего дома перед ней закрыты. По-моему, она должна оскорбиться, как думаешь?

– Думаю, да. Она и на меня обидится тоже. Я знаю.

– Вот и хорошо. Томка – не велика потеря. Пусть она своей жизнью живет. Тем более ведь на самом деле – некомильфо.

Томка и впрямь обиделась, исчезла из Никиной жизни. Да и не до Томки ей потом было. Токсикоз так сильно разыгрался, что пришлось в больницу лечь. И роды были трудные.

Сева всю беременность суетился над ней, как безумная клуша, сиял счастливыми глазами. Когда рожала, караулил под окнами роддома, чуть не выл от тревоги и страха. Потом, когда маленького Матвея домой привезли, совсем обезумел от счастья. Маргарите Федоровне даже пришлось осадить его немного:

– Знаешь что, сынок дорогой? Я понимаю, конечно, как ты счастлив, но пора бы и честь знать, то есть задуматься о добыче хлеба насущного для семьи.

– Что ты имеешь в виду, мам? Я и так вроде.