Волосы Вероники

— Послушай, что пишет Жан-Жак Руссо: «Когда женщина бывает до конца женщиной, она представляет больше ценности, нежели когда она играет роль мужчины. Развивать в женщине мужские свойства, пренебрегая присущими ей качествами, — значит, действовать ей во вред».

Варя помолчала, осмысливая услышанное, улыбнулась и сказала:

— Леонардо да Винчи утверждал, мол, кто в споре ссылается на авторитет, тот применяет не свой ум, а, скорее, память!

— Хочешь, я подарю тебе эту книжку? — сказал я. — В ней много записано мыслей замечательных лю дей… А факультет свой не бросай, еще раз повторяю: это глупо!

— Я согласна изучать английский, если ты убедишь меня в том, что он мне пригодится.

— Еще как пригодится, — убежденно сказал я. — Кстати, истинные философы знали по нескольку языков, я уж не говорю про латынь, и читали научные труды древних на их языке.

— Давай каждый день один час разговаривать на английском языке? — вдруг предложила Варя.

— Может, вообще перейдем на английский, — сказал я. — На русском что-то последнее время я стал тебя плохо понимать.

— Что поделаешь, взрослею, — смиренно произнесла хитрая девчонка.

Мы снова остались с Варей вдвоем, Вика и Ника теперь жили у себя дома. Полина навещала их каждый день. Анатолий Павлович шел на поправку, уже самостоятельно на костылях передвигался по палате. Снимут гипс и выпишут. Обо всем этом нам сообщила Полина по телефону.

Я навещал Анатолия каждое воскресенье. Выглядел он гораздо лучше, но совершенно разучился улыбаться. Полина говорила, что в последний месяц он стал сам тренировать свою ногу, раньше срока встал с постели, и скоро ему снимут гипс.

В последнее мое посещение я сообщил ему, что Боба Быков вовсю трудится над ремонтом его машины: заменил разбитую дверцу, радиатор, но Остряков не проявил никакого интереса, перед моим уходом обронил, что, наверное, больше не сядет за руль. О Полине он со мной не разговаривал. Сильно изменился Анатолий Павлович, он и так-то не был весельчаком, а теперь и вовсе стал хмурым, неразговорчивым. Чувствовалось, что в больнице ему осточертело. На тумбочке лежали книги, журналы, газеты. Сказал, что никогда в жизни столько не читал, сколько здесь.

— Я тут прочел сборник зарубежной фантастики, — стал он рассказывать. — Пишут о бессмертии, вечном счастье… Чепуха все это! Когда… это случилось… я впервые всерьез подумал о смерти. Не надо ее бояться. И не нужно человеку бессмертие. Ни к чему оно… — Он вдруг остро взглянул на меня: — Тебе никогда не было скучно жить? Просыпаться утром, чистить зубы, делать зарядку, завтракать…

— Я зарядку не делаю, — ввернул я. — Обленился…

— Скучно жить… — задумчиво продолжал он. — Если на протяжении одной жизни такие мысли приходят в голову, то к чему человеку бессмертие? Не благо это, а, наверное, — мука!

— Я не думал об этом, — признался я.

— И не думай, Георгий, — слабо улыбнулся он. — Никогда человек не согласится на бессмертие, если даже наука и далеко шагнет вперед. Можно тело заменить, а мозг не заменишь! Тело устает жить — это чепуха! А вот если мозг устал — это конец.

— Скорее бы ты выходил отсюда, — сказал я.

— Выйду… и мы еще с тобой побегаем трусцой!..

Движение, действие — вот что ему было нужно как воздух. Мне даже показалось, что его тяготит мое присутствие в палате, но он разгадал мое состояние и успокоил, сказав, что скоро с ним все будет в порядке, а пока не стоит обращать внимания на его мрачную физиономию — она ему самому противна. Интересовался дочерьми, не надоели ли они мне, я сказал, что, наоборот, теперь без них стало скучно.

— Пусть привыкают хозяйничать, — заметил он.

— Полина за ними присматривает, — сказал я.

Он надолго замолчал, потом, как он это умел, посмотрел своими пронзительными острыми глазами, казалось, в самую душу и медленно произнес:

— Полина Викторовна очень хорошая женщина. Если бы не она… — и замолчал, не пожелал развивать эту тему, а я тем более.

Однако про себя подумал, что, пожалуй, было бы естественно, если бы Анатолий и Полина сошлись. Как бы он ни любил Риту, но нужно было думать и о будущем. Что бы с кем-либо из нас ни случалось, а жизнь не стоит на месте. Я вдруг подумал, что Анатолий либо женится на Полине, либо не женится никогда. В том, что она привязалась к Острякову и девочкам, я не сомневался, а вот привязался ли к ней Анатолий, я не знал. А спросить его об этом не решился, да он и вряд ли мне ответил бы. Остряков все важные жизненные решения принимал самостоятельно, советчиков не терпел и сам старался не давать советов. Хотя мы с ним и были самые близкие друзья, в душу к себе он не пускал, да и сам в мою не лез. А я иногда нуждал ся в его совете, участии, но он приучил меня самого справляться со своими мелкими бедами-неприятно стями.